Сад зеркал - [9]

– Тимд’жи! – окликают меня, когда я уже готов оттолкнуть лодку от берега.

Голос Адитии Старейшей я узнаю из десяти десятков других голосов, как любой другой древ-ний узнает голос своего Старейшего со-родича.

Адития выходит из густых папоротников у берега, словно нарочно меня там поджидала… Что за глупость приходит мне в голову, зачем ей прятаться, от кого? У Старейшей очень озабоченный вид. Она теперь всё время посвящает придумыванию составов от гнили, я знаю это от Дар-Тэи, и знаю, что все придумки безуспешны, хотя непонятно, на ком Адития их проверяет. Нас обоих всё это тревожит, но не слишком – никто из со-родичей до сих пор не умер, и ни на ком нет признаков болезни, значит, волноваться вроде как не о чем. Вроде как.

Я иду навстречу, почтительно склоняюсь перед Старейшей, и она тут же ласково касается моего плеча, позволяя поднять взгляд. У неё яркие глаза, совсем молодые и желтые, прямо как у Дар-Тэи, и стан Адитии силён и жилист. Однако ей много десятков лет, о чём явственно говорят её имя, краснота чешуи и зубы, сточенные почти до корней.

– Я хочу просить тебя об услуге, Тимд’жи.

Я снова почтительно склоняю голову. Адития говорит «просить», но кто может отказать Старейшему сородичу, который слышит течение соков родового Древа?

– Мне требуется донный ревун, – говорит она спокойно, и я едва не отшатываюсь, с губ моих срывается удивленное восклицание, но тут же я делаю короткий вдох, отсекая собственную растерянность, и отвечаю:

– Я принесу тебе донного ревуна.

Адития кивает, внимательно вглядывается в мое лицо и, наверное, видит там что-то, не очень её вдохновляющее, потому что говорит:

– Ты должен вести себя сдержанней, Тимд’жи. И я не хочу, чтобы кто-либо узнал о ревуне. Даже Дар-Тэя.

Снова склоняю голову. Конечно, я бы рассказал Дар- Тэе! Она же рассказывает мне о том, сколько возится Адития с составом от гнили, сколько раз она уже меняла этот состав и как загоняла Дар-Тэю – у неё от недосыпания даже чешуя поблекла, и плавать в озере по вечерам ей не хотелось. Из-за этого и я, и Джа’кейрус были раздосадованы, и мне временами даже казалось, что эта досада нас сближает, что было, разумеется, омерзительно.

Не знаю, почему Адития не взяла себе в помощницы еще кого-нибудь, кроме Дар-Тэи. Наше Древо не из самых плодовитых, но и не иссыхает, на берегах родового озера кроме самой Адитии живет восемь взрослых и почти взрослых древ-них, трое стариков и двое малышей.

Раньше наша семья была большой, но недавно выдались сразу три трудных года подряд, когда в лесах и на болотах было голодно, и в Озёрный край повадились приходить агонги и прыгучие грызли. Даже мохнолапые ящеры приходили, хотя они нам почти родичи, но родство родством, а голод – голодом. Однажды ночью из-под земли вылез зубатый ползун длиной с лодку, и крик поднялся такой, что переполошились все древние семейства на этом берегу. Но хуже всех были агонги, гроза Озёрного края. Агонг – зверь не слишком большой, но мощный и быстрый как не знаю кто, у него страшные когти и зубы длиной с ладонь да складчатая меховая шкура, которую не так легко проткнуть. Эта тварь быстро бегает, лазает по деревьям, неплохо плавает и даже ныряет, разве что, хвала Древу, не летает. Живут агонги малыми семьями по двое-трое штук, в голодные годы сбиваются в стаи побольше. Вот после набегов таких стай у нас и осталось только два воина, и один из них – брюзга Паджитус, а он тренировать умеет куда лучше, чем сражаться. Остальные воины ушли питать соки небесного Древа, и мои родители ушли тогда же, и родители Дар- Тэи, и многие другие.

Однако мы не жалуемся. Многим другим семействам Озёрного края еще хуже, некоторых вообще не стало, и Древа их высохли и упали, чтобы когда-нибудь дать место новым росткам.

Последние два года выдались спокойными и сытыми, однако со-родичи были очень рады, что в этом году сразу три древ-них станут воинами. А я буду самым лучшим из них, ведь я очень много тренируюсь с мечом, так что больше не сбиваюсь и не спотыкаюсь, моё тело становится всё крепче и послушней, оттачивается тренировками, как клинок. Даже Паджитус меня одобряет… то есть вслух он говорит «Ты не совсем безнадежен, Тимд’жи», но все знают, что такие слова из уст Паджитуса – почти признание в любви, и едва ли даже его женщина слышала что-нибудь более нежное.

– Я никому не скажу о ревуне, – послушно отвечаю я, и Адития, кивнув, пропадает в высоких папоротниках. Мне кажется, её движения были слишком быстрыми. почти суетливыми, если такое можно говорить о Старейшей.

Мы, древ-ние, не любим суетиться попусту, «на будущее», потому что тогда суеты станет слишком много и никакого будущего не случится вовсе. Но мы говорим так: если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне? И, мне думается, в этой истории с гнилью Адития как раз ныряет. Только непонятно, куда и почему, раз ни на ней самой, ни на ком из со-родичей нет знаков болезни. Но как еще можно понимать настойчивость Старейшей?

Я иду к реке с похолодевшим от волнения хвостом. Чешуя прижимается к шее так плотно, что приходится помотать головой, расслабляя мышцы. Если ревун порвёт меня слишком сильно, то у семейства в этом году будут только два новых воина – помереть я не помру, но участвовать в состязаниях этого года не сумею. Донные ревуны не опасны – пока ты не трогаешь их, но мало кто из потрогавших остался доволен ощущениями, а некоторые так и вовсе недосчитались частей ног, рук или хвостов.