Сад страха - [2]

К тому времени я уже днем и ночью грезил одной лишь Гудрун, в мозгу моем тлел огонек безумия, взметнувшийся неукротимым лесным пожаром при этом известии, и, сожженный им дотла, я убил Хеймдала Сильного, сокрушил его череп своим кремневым топором прежде, чем он успел увести Гудрун в свой шатер из конских шкур.

За этим последовало долгое изматывающее бегство от мести разгневанного племени. Гудрун безропотно и с готовностью пошла со мною, ибо ее любовь ко мне была любовью женщин Эйзира, всепожирающим пламенем, сокрушающим слабость и немочь. В ту дикую древнюю эпоху жизнь была суровой и жестокой, каждый день был помечен кровью и слабый умирал быстро. Потому в душах наших не оставалось места слабости, мягкости, нежности - наши страсти были сродне буре, пьянящему безумию битвы, неистовому львиному рыку. Современный человек наверняка бы сказал, что наша любовь столь же чудовищна и ужасна, как и наша ненависть.

Итак, я увлек Гудрун прочь из стоянки племени и убийцы бросились по нашим горячим следам. День и ночь они без передышки гнались за нами, пока мы не кинулись вплавь в бурную реку, ревущий пенистый поток, на что даже крепкие мужчины-эйзиры не отважились. Один лишь вид его внушал мне трепет, но в безрассудном порыве, влекомые вперед любовью и погоней, мы проложили себе путь сквозь поток и, хоть и избитые и израненные яростью стихии, живыми достигли противоположного берега.

Много дней мы продирались сквозь дремучие нагорные леса, защищаясь от леопардов и тигров, водившихся здесь во множестве, пока не вышли к подножию грандиозной горной цепи. В непостижимой выси голубые острия вершин вонзались в небо, откос громоздился на откос. В горах нас одолевали ледяные пронизывающие ветры и голод, а еще гигантские кондоры, то и дело пикирующие сверху с отвратительным клекотом и хлопаньем громадных крыльев. Бесконечные схватки в ущельях и на перевалах истощили весь мой запас стрел, раскололось копье с кремневым наконечником, но в конце концов мы перевалили через безжизненный, закованный во льды горный хребет и, спустившись по южным отрогам, очутились в небольшом поселении - кучке грязных хижин-мазанок среди торчащих тут и там скал - где обитал миролюбивый бурокожий народец, говорящий на странном незнакомом языке и имеющий странные для того времени обычаи. Люди эти вели себя дружелюбно, они встретили нас знаками мира и повели в деревню, где принялись угощать мясом, ячменным хлебом и кислым молоком. Пока мы насыщали свои давно пустующие желудки, они сидели вокруг на корточках, а одна из женщин негромко отстукивала на тамтаме мелодию в нашу честь.

В деревню мы пришли на закате и, пока пировали, на горы опустился плотный саван тьмы. Со всех сторон над селением угрожающе нависли островерхие скалы, пронзающие звездное небо - жалкая кучка неуклюжих мазанок потерялась, утонула в необъятности ночи. Охваченная щемящим чувством заброшенности и беззащитности, Гудрун тесно прижалась ко мне, уткнувшись острым плечом в мышцы груди. Мне же был неведом страх, как прежде, так и теперь, - ведь под рукой у меня был верный боевой топор!

Приземистые коричневокожие люди, рассевшиеся на корточках рядом с нами, пытались объяснить что-то с помощью жестов, странных невразумительных движений тоненьких своих ручек. Да, им, привыкшим к оседлой жизни в относительной безопасности, явно недоставало неукротимой силы и богатырской стати, свойственных кочевникам-эйзирам. Руки порхали в свете костра словно диковинные птицы.

Я постарался дать им понять, что мы пришли с севера, перевалив через исполинский гребень горной цепи, и наутро намереваемся двинуться на юг, в зеленые долины, замеченные накануне с высоты горных пиков. Уразумев в конце концов, что я имел в виду, они подняли неописуемый гвалт, принялись неистово мотать головами, бешено заколотили в барабаны. Дружно принявшись совершенно одинаково взмахивать руками, они из кожи вон лезли, стараясь втолковать мне нечто, но скорее запутали, нежели просветили меня. Я понял только, что они по какой-то причине не хотят, чтобы мы спускались с гор в том направлении - очевидно, к югу от деревни таилась неведомая опасность, но был ли то человек или зверь, я так и не смог для себя уяснить.

Тогда-то все и случилось. Пока мое внимание было полностью занято их гримасами и суматошной жестикуляцией... Вдруг сверху обрушился резкий порыв ветра, послышалось хлопанье крыльев, - вскинув голову, я успел заметить метнувшуюся из ночи огромную черную тень и получил сокрушительный удар по черепу, который сшиб меня с ног. Как сквозь толстый слой ваты послышался испуганный крик Гудрун, оторванной от моей груди. Молниеносно вскочив, готовый сражаться и убивать, я увидел лишь исчезающую во тьме крылатую тень, в лапах которой корчилась, извивалась, истошно крича, маленькая белая фигурка.

Взревев от горя и бешенства я подхватил топор и ринулся следом в непроглядную ночь, но вскоре вынужден был прекратить преследование, не зная, куда бежать, и, дрожащий от отчаяния и гнева, вернуться в деревню. Ее маленькие бурокожие жители, в момент нападения сыпанувшие по домам, вопя и разбрасывая ногами уголья костров, постепенно стали выползать оттуда, чуть живые от собственного страха, скуля, как побитые собаки. Они обступили меня, робко касаясь руками и щебеча на своем странном языке, а я проклинал свою неспособность их понять. Чуть успокоившись, они отвели меня обратно к костру, у которого мы пировали - там уже ожидал старейшина племени, приготовив кусок выделанной кожи, чернила и отточенную тростинку. Он принялся рисовать и изобразил примитивную, но вполне понятную мне картину - крылатую тварь, несущую в лапах белую женщину. Тут все стали указывать на юг и наперебой кричать, так, что закладывало уши. Совершенно очевидно, они пытались сказать, что крылатый похититель и есть та опасность, о которой меня заранее предупреждали. И если до той минуты я думал, что это был один из гигантских горных кондоров, то теперь все сомнения отпали сами собой - на рисунке старика - несмотря на явное неумение художника, ошибиться было невозможно - был изображен человек с крыльями.