Сад - [16]

А в это время сам Яков Трофимыч глухо и тихо, точно заговорщик, гудел около Шевардина:

- Вот приедет, постреляет и уедет... только и всего... И зачем же, скажите, пожалуйста, между нами, ему такая масса земли дадена, а другие около него в загоне живут?

Шевардину казалось, что это назойливо жужжит около большая серая муха, и он отмахивался от писаря рукой. Яблок собрали много. Ими завален был шалаш, и большая, желто-розовая куча, свежая и лоснящаяся на солнце, тяжело лежала на сене возле самого входа.

Толстая баба, матушка о.Мефодия, приходила покупать эту кучу, долго рылась в ней, пробовала вкус, ломала яблоки жесткими руками, чтобы узнать, годятся ли в мочку, давала за пять пудов два рубля и, когда Шевардин засмеялся только в ответ, обиженная ушла.

Яков Трофимыч подмигивал ей вслед и, отвернувшись и спрятавшись за куст, беззвучно хихикал.

XIII

Приехал граф тридцатого августа днем.

Так как со станции до белого дома на горе дорога шла мимо села, то о.Мефодий встречал его - чего не бывало в прошлые годы - в толпе празднично одетых татьяновцев и с крестом в руках.

День был облачный, даль серая.

Накануне прошел дождь, и потому дорога была твердая и влажная, и четко было видно, как приближались звонкие кони.

Впереди мчались черкесы - шесть человек, треугольником, как летят журавли. Красивы были они, все в новых ярких епанчах, крыльями вившихся сзади, в высоких папахах, загорелые, хищные, чуть пригнувшиеся к лукам седел на сухих дыбившихся лошадях.

За ними в легком плетеном тюльбери, запряженном парой, ехали Аурас и становой пристав из монастыря. Аурас что-то говорил приставу, чего не было слышно за звоном колокольчиков и бубенцов, и размахивал тощими руками. Усатый круглый пристав, соглашаясь, покачивал головой.

За тюльбери выплывало ландо четверкой лошадей. Лошади все, как одна, редкой караковой масти, пристяжные с крутым отгибом голов, с плавным переводом ног. Кучер широкий и рыжий, в желтом атласе на груди безрукавки, с павлиньими перьями на голове. В ландо сидел граф - толстый, с отвисшими щеками, с ленивым взглядом из-под серой пуховой шляпы. Около него невеста смуглая, большеглазая, похожая на итальянских певиц.

Мелькнули, и уже сзади новые экипажи: лошадиные морды, огненные птицы на дамских шляпках, кучера, звонкие бубенцы, лоснящиеся крылья колясок, колеса, слитые в сплошные круги.

Отец Мефодий широко благословлял едущих сверкавшим крестом; обнаженные головы толпы около него молчаливо склонялись до пояса.

Промчались, - и в воздухе остался только запах женских духов и конского пота, а головы татьяновцев все были притянуты туда, где в повороте дороги один за другим тонули и скрывались экипажи.

Шевардин стоял тут же, около самой дороги, глубоко заложив руки в карманы форменной тужурки. Из-под копыт и колес в его сторону летели влажные комья грязи, а в широкие извивы мозга глубоко вонзились четырехугольные щеки графа, сощуренные глаза, мягкая шляпа, завязанные узлами хвосты лошадей, подушки из голубого бархата, белый платочек в чьей-то белой руке.

- Черненькую видели? - спросил о.Мефодий, когда шли они вместе к саду один красный и радостный, другой сжавшийся и бледный. - Подцепил ведь, а? Понимает толк по этой части.

Глаза у попа были влажные, наваксенные, и зубы скалились, точно жевал он сырое мясо.

- Это итальянка, а не еврейка, - бросил в ответ Шевардин.

- Толкуйте мне - итальянка! - шутливо отбросил поп.

Уверенный тон о.Мефодия понемногу взвинчивал Шевардина, и ему хотелось разозлить и выбить попа из седла иллюзий.

- Не видать вам, отче, ваших нелепых десятин, как своих ушей. Итальянцы - католики, как известно, и к православию не приводятся, - медленно, точно баржу потянул, начал он.

- Ладно, ладно... Толкуйте мне - итальянцы... - легонько толкнул его в бок о.Мефодий.

- Итальянок я, отче, видел на сцене, в опере, - придумывал Шевардин. Эта - точнейшая копия, и прическа такая же, и глаза тарелкой - все на своем месте. А кто вам писал насчет еврейки, - плохо слышал, а если сам сообразил, - голова у него очень уж туга.

- Да ведь брюнетка! - встревожился поп.

- То-то я и говорю, что голова туга: кроме еврейки, туда ни одна брюнетка не входит. Раз брюнетка, значит, и готово... Вы-то сами разве блондин? Целиком из Ефиопии.

- Я - особое дело, я лицо духовное, - немного обиделся поп.

- Ну, так вот-с, итальянцы хоть и не все духовные, зато все брюнеты. И введет он ее в русские дебри без всякого срама и с какой угодно оглаской, и не только вы ему, а и великолепнейший архимандрит ваш ему не нужен... Так-то, отче!

- Ври, ври... Мели, Емеля... - слабо защищался поп.

- Думаете вы, о чем они говорят теперь... - продолжал Шевардин. - Она ему певучим контральто: "Какой, мол, смешной поп с крестом на дорогу вышел и мужиков еще с собой привел!" А он ей: "Милая моя! Это что! То ли еще быть может. Стоит только намек сделать, - не то что Христа - далеко Христос отца родного продаст за десятину, а приготовь ему осинку с веревкой в лесу, - небось не повесится по-иудину: осину срубит, обтешет и продаст за трешницу, а веревку домой принесет, дворнягу привяжет... Например, кладбище тут есть... Хочешь, мы его распашем и спаржу посадим. Только приказать, готово".