Сачлы - [244]

— Ах, Алеша, Алеша!.. Смотрю я на тебя и удивляюсь. Как будто неглупый человек, а говоришь какие-то странные вещи. Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь?.. При чем тут покойный Баладжаев?.. Какое указание?.. Кто его хотел умертвить?.. Что за чушь?! Человек болел — и сам умер… Но при чем здесь мы, скажем, ты или я?.. Объясни, ради аллаха!

— Нет, это вы должны объяснить нам.

— Что объяснить?

— Вы слышали. Я спросил: от кого исходило указание умертвить Баладжаева?

Субханвердизаде нахмурился:

— Вот что я тебе скажу, Алеша!.. Чувствую, кто-то пытается оговорить меня, настраивает тебя против меня. Что ж, недоброжелателей у меня немало… Но если вопрос стоит так, как поставил его ты, тогда пусть этот недруг выйдет открыто, пусть поднимет забрало, пусть покажет свое лицо!.. Чего прячется в тени?.. И пусть нас рассудят люди, народ!.. Нет, дорогой Алеша, меня такими вопросами не запугаешь!

Гиясэддинов, сохраняя на лице невозмутимость, выпустил к потолку струю дыма. Усмехнулся:

— Вы, я вижу, прямо-таки дракон! — Он пристально посмотрел в глаза Гашема.

Субханвердизаде выдержал его взгляд, ответил, растягивая слова:

— Может, и дракон, однако зря человека глотать не буду! Но уж если меня вынудят!.. — Он сделал эффектную паузу. Гиясэддинов спокойно заметил:

— Говорят: не рой другому яму — сам в нее попадешь!..

— Вот пусть в нее и попадет тот, кто подкапывается под меня! — буркнул Субханвердизаде.

— Я про яму сказал, имея в виду Баладжаева, — пояснил Гиясэддинов. — Да, так кто все-таки дал указание умертвить фельдшера Беюк-киши?

Субханвердизаде процедил раздраженно:

— Я уже сказал тебе, что не понимаю, о чем ты спрашиваешь… Ты, мне кажется, хочешь, чтобы кровь выступила в том месте, где даже рукой не почесали…

Гиясэддинов перебил его:

— Я требую, чтобы вы правдиво отвечали на мои вопросы! Вам понятно?..

— Это что — официальный допрос? — хмуро спросил Субханвердизаде.

Опять усмешка тронула губы Гиясэддинова:

— Да нет, я просто так спрашиваю, из любопытства… Я ведь человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так, кажется, говорили древние? Словом, будем считать, что мы ведем задушевную беседу!

— Хороша задушевная беседа! — качнул головой Субханвер-дизаде. — Захотелось побеседовать, Алеша, мог бы сам заглянуть ко мне. А то прислал Балахана: вас вызывают в отдел немедленно и так далее… Балахан на улице ни на шаг от меня не отходит — словно конвоирует… Нет, мне такие шутки не нравятся. Учти это, Алеша!

— Да вы не волнуйтесь. Спокойнее!

— А я и не волнуюсь. Мне волноваться нечего… Моя совесть чиста, Алеша!

— Вот и отлично. Раз, как говорится, крестьянин луку не ел, то и нутро у него не должно гореть. Ведь так?.. Мудрые все-таки есть поговорки у народа!.. Словом, Гашем, мы с вами беседуем, выясняем кое-что, ведем разговор… Не так ли?

Субханвердизаде промолчал.

Гиясэддинов курил, не спуская глаз с его лица.

— Я догадываюсь, в чем дело, — заговорил наконец Гашем. — Думаешь, не понимаю?.. Ты действуешь заодно с Демировым, по его указке… Все знают, что мы с ним на ножах… Приготовили иголочки, пытаетесь уколоть меня ими?.. Однако не забывайте: у одних могут быть иголки, а у других — кое-что и поопаснее, скажем — цыганская игла!.. Сам ведь только что сказал: кто роет ближнему яму — сам в ней и очутится!..

— Мы несколько отвлеклись, — сказал Гиясэддинов. — Давайте ближе к делу!.. Я еще раз спрашиваю, кто дал указание умертвить Баладжаева?

Субханвердизаде сердито сверкнул на него глазами:

— Что за постановка вопроса?.. Я вижу, тебе, Алеша, везде мерещатся одни убийства! Или нервы сдают? Заработался?! Тогда езжай — подлечись! Честное слово, вопрос о тебе надо поставить прямо-таки на бюро райкома! Выходит, человек не может и сам умереть? Обязательно его должны убить?.. Да у тебя, Алеша, мания видеть во всем злой умысел!.. Лечись, дорогой мой, лечись, пока болезнь не запущена. Может, дать тебе по линии профсоюза бесплатную путевку в Кисловодск? Только пожелай — через час путевка будет лежать у тебя на столе! В лучший санаторий! И деньгами на дорогу ссудим — из фонда помощи активу. Ну, поедешь?

Гиясэддинов перебил его:

— Кто дал указание умертвить фельдшера Баладжаева?

Субханвердизаде раздраженно поморщился:

— Опять двадцать пять! Я ему: стриженый, а он мне: нет, бритый! Я же толкую тебе, Алеша, почему ты думаешь, что Баладжаев не умер сам?.. Человек давно тяжело болел, все это знают. Кстати, в день его кончины меня не было в городе! Я лишь сегодня после обеда приехал из района. После встречи с твоим отрядом в долине Акеры я поехал по делам в армянскую деревню Тех. Еще ничего не знаю. Звонил Дагбашеву в прокуратуру, мне там сказали: он тяжело заболел, вчера уехал в Баку лечиться… Значит, на твой упорный вопрос можно ответить следующим образом: указание умертвить Баладжаева дала сама судьба. Рок!.. Да упокой аллах бедную душу Беюк-киши!..

— Рано вы записали Баладжаева в покойники! — сказал, лукаво улыбаясь, Гиясэддинов. — Нашему фельдшеру повезло, его не смогли умертвить!

Гашем нахмурился:

— Что значит — не смогли умертвить?.. Опять ты за свое?.. Повторяю, лечиться тебе надо, Алеша, к невропатологу обратись! — Он передразнил: — «Не смогли умертвить!.. Не смогли умертвить!..» Я говорю, ты — маньяк, дорогой!.. Кто не смог умертвить?.. Кого не смогли умертвить?.. Ничего не понимаю!