Саамский заговор [историческое повествование] - [34]

Алдымов поспешно поднялся, двинулся к буфету, и на столе появился пузатый графин с двумя желтыми соломинками зверобоя.

— Да, где-то у нас останки «полярного залома» должны быть… «Каспийский залом», по моим воспоминаниям, прямо-таки «его благородие», да и только, но Сима отдает предпочтение «полярному»… — поймав себя на том, что сам объявленное табу и нарушил, назвав имя жены, тут же попробовал сменить тему: — Был у меня в приятелях во дни юности мятежной один старик из белоподкладочников, Мигаловский, это он мне внушил непревзойденные достоинства зверобоя, — проговорил Алдымов, разливая настоянную на пахучей травке водку. — Был этот старичок при царе-батюшке на подозрении, даже угодил в ссылку в Соликамск, три года отбухал, сначала переписывались, а сейчас жив ли, нет — не знаю.

Сам же Алдымов «отбухал» в ссылке пять лет, по столыпинской зачистке, с 1907-го по 1913 год. Вспоминал свою ссылку с благодарностью, как «университет», поскольку систематического образования не имел, а здесь можно было при желании восполнить недостаток знаний и в чтении литературы и в общении с местной интеллигенцией и немалым числом ссыльных, людей по преимуществу образованных. Теперь в веселую минуту даже именовал себя «старым политкаторжанином», испытавшим «все ужасы царизма».

— Ваше здоровье, Дмитрий Сергеевич, будем считать, что не только ветры, но и силы более значительные и добрые споспешествовали вашему появлению под нашей сенью. Ваше здоровье!

Приятели чокнулись и выпили.

— Последнее время, Дмитрий Сергеевич, я начинаю постигать мудрость вашего отшельничества. Представьте себе, я сделал величайшее открытие, жаль только, практического применения оно иметь не будет. До сих пор скорость света в природе считалась предельной. Это не так. Оказывается, есть еще скорость тьмы. Тьма распространяется куда быстрей, чем свет, но не прямолинейно. До Краснощелья, глядишь, может, и не дойдет…

— Вы говорите о моем отшельничестве… — Алдымов услышал голос Саразкина, словно откуда-то издали. — Не все ли равно, где прожить частичку вечности. Где бы еще я имел возможность прикоснуться к учению Аристотеля о материи и вместе с ним пережить открытую им потенцию материи, несущей в себе возможность преобразования. Не только преобразующий дух участвует в жизненных переменах, но и в инертной на первый-то взгляд в самой материи заложена энергия перемен. Вот вам еще одно свидетельство единства мира.

— Было время, я тоже утешался древними греками. Да еще как! — Здесь Алдымов замолчал, вспомнил вагончик, где читал Симе стихи древних греков, — заметив на себе вопросительный взгляд Саразкина, продолжил как ни в чем не бывало: — Случалось, в трудные минуты я вспоминал Архилоха: «В меру радуйся победе, в меру в бедствиях горюй. Смену волн познай, что в жизни человеческой царят». Все! Я стал бояться слов. Обо всем все сказано. И слова утешения, и «оставь надежду…» Мы не первыми живем на земле, страдаем, радуемся, надеемся… Но разве это утешает? «Смену волн познай…» А будет ли смена? А если тебя с головой накрывает последняя волна?

— К слову сказать. Я как-то подумал, что первым интеллигентом на Земле была Кассандра.

— Что ж за феномен в таком случае интеллигент? — спросил Алдымов.

— Как на ваш слух, вот такое определение. Интеллигент — это человек, которому образование или чувство жизни позволяют предвидеть отрицательные последствия своих поступков и слов. Отрицательные в первую очередь не для него, во вторую, и для него тоже. Ничего больше!

— Не слишком ли широко?

— Но и понятие «интеллигент», «интеллигентность» достаточно широкое.

— А Кассандра?

— Предвидела, предупреждала, не послушали. Не Петр ли Струве в 1895 году в «Открытом письме Николаю Второму» писал: дело самодержавия проиграно, и оно в недалеком будущем падет. Было? И не один он это чувствовал. Тогда же кто-то из друзей Милюкова, отдавая должное талантам Павла Николаевича, пожелал ему стать «историком падения русской монархии». И это только начало царствования Николая. А дальше? Пожалуйста, Столыпин, он в 1911 году, когда полным ходом шла подготовка к войне, говорил: война будет фатальной для России и правящей династии. Совпадение? Велимир Хлебников предсказал 1917 год. Троцкий в 1909 году «прозревал отблеск нового победоносного Октября». Прогнозов полно, их так много, они так разнообразны, в конце концов какой-то оказывается верным. Весь вопрос в том, как угадать, какой наиболее вероятен, пока события еще не наступили? Предупреждали государя? Предупреждали. Струве, Милюков, Столыпин, Толстой, наконец, Лев Николаевич… Но вместо того, чтобы хотя бы задуматься, самодержец бездумно штамповал противников режима. Вот вам и эффект Кассандры.

Саразкин замолчал, решив, что весь разговор не ко времени.

— Вы помянули Столыпина, — заговорил Алдымов. — Я тут же вспомнил Витте. Смотрите. Столыпин — монархист. Витте тоже монархист…

— Именно так, Алексей Кириллович, именно «тоже монархист». Не его ли оценка Николая: бесхарактерный, трусливый, двуличный?

— Но это уже после того, как его пожаловали в графья и отправили на покой. Тут у него не только царь, но и все окружение оказалось сплошь мошенники, идиоты и интриганы. И тем не менее по убеждениям-то монархист. Но я о другом. Какая неприязнь, какое противоборство между этими самыми влиятельными и деятельными представителями последнего царствования. Столыпин убежден, что Витте больше всего думает о себе и движет им в первую очередь мысль о личной выгоде, карьерный интерес, что омрачает, по мнению Столыпина, душу и парализует работу. И Витте в долгу не остается, о Столыпине говорит самым уничижительным словом. «Обмазанный с головы до ног русским либерализмом оратор губернских и земских собраний». А как ненавидели друг друга Плеве с Витте? Плеве для Витте был «полицейским карьеристом». А тот честил его «одесским полужидком». И все патриоты, и слуги престол-отечеству. Как же им в одной упряжке? И что в итоге? А возьмите Колчака и Деникина — по сути, то же самое. А может быть, как раз большевизм — это и есть отпор бесхребетной и захребетной власти, отпор либеральной фразе, социальному эгоизму власть имущих? Вот какие у меня появлялись соображения. Я стал, Дмитрий Сергеевич, безнадежным скептиком. «Реальность, данная нам в ощущениях!..» Да ощущения-то у нас от одной реальности разные! Ладно, в материальном мире, в системе естествознания факт, опыт — опора, фундамент знания. А в общественной жизни? Даже в истории? Факты — это мозаика, из которой я могу вам сложить любую картину. Революция — фатум для России? И да, и нет. Феномен русской революции грандиозен! Отказ от частной собственности — вот ее суть, вот эксперимент, какого мир еще не знал.