Саамский заговор [историческое повествование] - [28]

Страстно говорил товарищ Гирин, с огоньком: «Приказываю выявлять активных и верхушечных вражеских кадров».

Из всего сказанного на совещании по итогам года, вписанного красной строкой в историю органов, Михайлов крепче всего запомнил то, что было адресовано, можно сказать, прямо ему: «Есть опасность того, что районы, в которых оперативный удар был наиболее слабым, по-прежнему останутся недостаточно очищенными».

А еще Михайлов крепко запомнил установку, решительно объявленную заместителем начальника Краевого управления НКВД: не ждать вылазки врага, не ждать диверсий и терактов, а действовать, опережая замыслы. Он учил, как выявлять затаившихся изменников, выявлять и вырывать с корнем, как сорную траву, без пощады. А если арестованный не понимает, что он представляет угрозу государству, что он и есть затаившийся изменник, то надо ему объяснить. Действительно, многие не понимают, что в грядущих боях с мировым капиталом, в силу своего происхождения, идейной неустойчивости, принадлежности, пусть и в прошлом, к враждебным политическим партиям, они могут оказаться в сетях врага. Четкие слова начальника запали в души и память подчиненных: «Добиваться признательных показаний, выходить последовательностью мысли за рамки показываемого обвиняемым!»

Товарищ Гирин знал, что у какой-то части сотрудников, как бы тщательно они ни отбирались, могли обнаружиться и мягкотелость, недостаточная твердость в исполнении долга. Так вот, для укрепления этих товарищей, способных к сомнению, припасен убийственный аргумент: «Мы очищаем наше общество от продуктов разложения отжившего организма. Когда вы будете видеть перед собой не Ивана Ивановича Иванова, а продукт отжившего организма, все сомнения отпадут».

Выглядел Гирин неважно, и лучше бы ему слова про «отживший организм» не говорить. И так-то не блиставший здоровьем, за последнее время он сильно сдал. Все на совещании в Мурманске это заметили. Нездоров был, что-то изъедало изнутри. Спрашивать начальство о здоровье все равно что сомневаться в его бессмертии, нетактично, но все видели ввалившиеся щеки, заострившийся нос, вытянувшиеся в ниточку безжизненные губы. Если не знать, какая жгучая сила таится под этой пергаментной оболочкой, подумаешь — живой труп. Проклятый пневмоторакс, следствие двух пулевых ранений в грудь, иссушал верного слугу смерти.

В Мурманск в начале 1938 года Гирин, как вскоре оказалось, приехал готовить упреждающий удар против начальника Апатитстроя Василия Ивановича Кондрикова. Ударил наповал и показал всем, как далеко можно и нужно выходить «за рамки показываемого обвиняемым».

Алдымов, конечно, не Кондриков, тот — «князь Кольский» — самим Кировым в эти края назначенный, но ничего лучше в замыслах Михайлова не было.

Шитикову, конечно, спасибо, только чего это дался ему этот музейщик, возвращаясь в Ловозеро, соображал Михайлов?

14. НОЧНОЙ ВИЗИТ САРАЗКИНА

Стук в дверь заставил Алдымова оторваться от письма, и первое чувство было чувством досады, не успел дописать, но тут же подумал, что, если бы и успел, едва ли сумел отправить.

Письмо, как и вся переписка с Лакрицким, была для него сейчас самым важным, самым неотложным делом. Наконец-то возникла реальная возможность издать саамский фольклор. Наконец-то более сотни сказок и легенд, живших только в устных преданиях, могли быть предъявлены миру.

С Лакрицким, получившим в свое время приглашение Ферсмана принять участие в экспедиции в Монче-тундру, Алдымов познакомился в 1931 году почти случайно. Вообще-то Лакрицкий как исследователь и писатель был специалистом по Памиру, знатоком Востока и на Кольский приехал впервые. Алдымов с осторожностью относился к именитым «экскурсантам», убеждаясь в том, что эпизодические наезды в ставшее чуть ли не модным Заполярье вовсе не гарантируют готовности послужить этому краю. Но экспедиция была удачной, Лакрицкого поразила угрюмая щедрость этой земли, приветливость ее мужественных жителей. Он сравнивал, естественно, людей Востока и обитателей северных тундр. Восточная щедрость была как бы продолжением изобилия и щедрости Юга, щедрость людей Севера была исключительно потребностью их сердца. Общаясь с Алдымовым в Апатитах, на горной станции Тиетте и в экспедиции, а еще и после ее завершения, уже в Мурманске, невозможно было не заразиться его увлеченностью самым древним из европейских народов. И уж совершенно не случайно в очерках и рассказах Лакрицкого о Заполярье так много места заняло, по сути, крохотное племя саамов. И вот удача! Нынче летом Лакрицкий снова появился в Мурманске. Алдымов без раздумий вручил ему рукопись фольклорного сборника, даже не озаботившись перепечатать его на машинке и оставить себе экземпляр. Лакрицкий обещал связаться с Ленинградским филиалом ГИХЛа и всячески споспешествовать первому научному изданию памятника саамской культуры.

Как только взяли Симу, Алдымов, приходя домой, после исполнения вместе со Светозаром всех хозяйственных дел, уложив сына спать, уходил с головой в подготовку сборника. Это было не только долгожданным делом, но и бегством от сознания своего бессилия, невозможности найти средство для спасения Симы. Он извлек из пронумерованных папок и коробок материалы, накопившиеся за без малого пятнадцать лет. Каждая запись, каждый блокнот тут же воскрешал историю поездок, встреч, иногда и настоящих злоключений. Многие листы хранили на себе следы купания и в холодной пресной воде, и в ледяной соленой. Все записи в полевых блокнотах были сделаны карандашом, устойчивым против воды. Да и чем еще можно записать сказку, рассказанную возницей во время переезда на оленях зимой из Краснощелья в Чалмны-Варрэ или на лодке, летящей вниз по Поною. Теперь он писал подробнейшие комментарии к текстам, просматривал все