Саалама, руси - [42]

— И веди себя поскромнее, — мужчина назидательно покачал головой.

— Как Ясмина? — при виде укора в его глазах девушка упрямо сжала зубы. — Я не буду говорить о ней по-другому только потому, что она умерла.

Спорить Муки не стал, но чувствовалось — он ее очень не одобряет.

— Почему она уезжает? — Ливанская неприязненно кивнула на собранные, запакованные и бережно перевязанные бечевкой сумки, стоявшие у дверей. Сюзон уже собрала вещи.

Муки сразу как-то сник, будто даже постарел.

— Для всего есть время и место. С нее хватит — устала.

Девушка вспыхнула от возмущения:

— Так все устали. Я, думаешь, не устала?! Но остальные не сбегают.

Она плохо выглядела. Лицо было бледным, расцвеченным тенями. С болезненной худобой выделились скулы и нос. Но так выглядели все врачи, последние месяцы дались нелегко.

— Ты не понимаешь, — Муки мягко покачал головой, протягивая ей пыльный засаленный пакет с документацией Красного Креста. — Не потеряй, положи на дно сумки.

С окончанием эпидемии в госпиталь пришла надежда, новые силы, запал. Минздрав России обещал выделить пострадавшему району Сомали, в котором оставался «самоотверженный российский персонал», гуманитарную помощь — мизерную, но хоть что-то. Кто поедет получать груз, решали общим собранием. Сначала долго спорили, потом тянули жребий. Пожалуй, Ливанская была единственной, кто не особенно хотел лететь в Москву. Но монетка встала на ребро, и счастливый билет достался ей.

— Да где уж мне понять, — она мрачно кивнула, досадливо выдернув сверток из его рук. И вдруг подняла на друга злые горящие глаза. — А ты?! О тебе она подумала?!

Дома у Сюзон была своя семья — муж. У Муки, впрочем, тоже. В ЮАР у него были даже дети. Но здесь, в забытой Богом деревне Сомали, они жили вместе уже не первый год.

— Она обо всем подумала, — мужчина отрешенно глядел в пол. — Она вообще много думает, Рита, — он посмотрел девушке в глаза: — Сюзон не спит, понимаешь? Вторую неделю почти не спит.

— Не спит, значит, не хочет, — девушка раздраженно бросила в лицо и махнула рукой. — Ладно, я пойду собираться.

33

16 марта 2009 года. Понедельник. Россия. Москва. 12:30.

Вернуться в Россию оказалось сложнее, чем уехать. Русские добирались больше суток, с тремя пересадками.

Вылетающая с ними Сюзон была бледна, напряжена и впервые одета не в хиджаб. Она чувствовала себя неловко, то и дело одергивала подол и рукава, нервно потирала шею. Ливанская мало смотрела на француженку, да и разговор не клеился. Хотя Сюзон, занятая своими переживаниями, вряд ли ощущала повисшее напряжение. А молодая девушка в затасканной военной форме в свою очередь не могла понять ее смятения.

Только при пересадке, когда пришло время прощаться, француженка порывисто обняла ее, горячо что-то залопотала, но их быстро разъединила толпа, и женщины расстались. Ливанская не поняла в тот момент, что видит Сюзон последний раз, а если бы и поняла, то не нашла бы, что сказать.

А в Москве была зима.

Такси медленно ползло сквозь заторы по заснеженным улицам. Она не отрывала глаз от окна, кутаясь в тонкую куртку. Ливанская не узнавала этого города. Вроде все знакомое — и в то же время странно чужое. На дорогу медленно опускались пушистые белые хлопья, оседая на капоте и стекле — по календарю был уже март, а на улице шел снег.

Министерство встретило неласково. Как оказалось, получить обещание мало. Бюрократическая машина работала неторопливо и обстоятельно. Никого не волновало, что девушка сутки добиралась из одного из самых отдаленных мест на планете и прилетела всего на два дня; и что ее не станет ждать самолет, а врачам остро необходимы те скудные средства, которые им нехотя пообещали.

Домой она попала только к ночи, протолкавшись час в метро. Собственный подъезд выглядел так, будто она видела его впервые. Старушка-соседка уставилась на девушку недоверчиво и удивленно, но, попричитав, все же отдала оставленные на хранение ключи. Ливанская, скупо поблагодарила и захлопнула за спиной дверь.

Щелкнула выключателем — света не было. Дешевая съемная квартира у черта на рогах вся дышала на ладан — старая проводка не терпела скачков напряжения. Но возиться с пробками у нее сейчас попросту не было сил. Пройдя по темному неуютному коридору, Ливанская по памяти нащупала ручку и открыла дверь в ванную. Долго стояла в полной темноте под струями горячей воды. Тело жгло и покрывалось мурашками, а она даже не пыталась найти шампунь или мыло.

Потом долго не могла уснуть, лежа под пыльным покрывалом. Мешали шумы мегаполиса за окном. Не хватало стрекота цикад, звона колокольчика над дверью в барак и веселой переклички чернокожей молодежи, доносящейся с улицы. Всего того, что служило ей колыбельной в деревне.

17 марта 2009 года. Вторник. Москва. Специализированная гимназия № 68. 17:30.

Парень увидел ее даже раньше, чем она его. Ливанская еще продолжала возить пальцем по школьному расписанию, когда он подбежал сзади и сильно, больно обнял.

На какое-то мгновение ее тоже окатило бушующей радостью. Вот она — Москва, дом — парень-школьник-кураж, снег, зима, родина. Но уже через секунду пришло отрезвление. В ответ на прозвеневший звонок распахнулись двери, коридоры гимназии заполнились гомоном и топотом ног десятков детей, бегущих, орущих и размахивающих портфелями.