С видом на Париж, или Попытка детектива - [73]

Татьяна улыбнулась и пошла на кухню.

— Клар, я закурю? Тебе ничего? — голос Люси звучал отчужденно.

— Да кури, пожалуйста.

Люся встала на стул, открыла форточку. Потянуло холодом. Она выпустила в воздух первую порцию дыма.

— Ты не согласна. Я же вижу, что ты не согласна. Ты считаешь, что проблема выеденного яйца как раз стоит. Подумаешь, пропуск не заказали. В конце концов, Танька шмоналась туда по своим делам. А тут притащишься в Госплан с рабочей папочкой, тебя там люди ждут, а пропуска нет. И пляшешь целый час на одной ножке. А потом тебя же обругают за опоздание.

— По-твоему, терпеть любое хамство?

— Ты же терпишь! — неожиданно взвинтилась Люська. — Твой Туберозов…

— Но это же совсем другое дело. У него возраст такой — раз, я больна — два, потом — дети выросли. За двадцать лет брака можно устать друг от друга, — она усмехнулась. — А у Туберозова сейчас разлив, но придет время, и он войдет в берега. А Танька… Сколько она ревела из-за своей литературы.

— Зато на работу не ходит к восьми нуль-нуль. И никто ее в ее литературу не гнал. Да ладно, что говорить!

Люська-Кармен — забытая кличка. Первая хулиганка в школе, насмешница и правдолюбка. Был в ней какой-то шик цыганский: поджарая, смуглая, глаза как два агата. Форменная юбка как-то особенно вольно полоскалась у худых коленок, будто в этой юбке куда больше складок, чем у ее сверстниц, и при танцующей ее походке за ней всегда тянется шлейф из вызывающе легкомысленных шлягеров и гитарных всхлипов.

С отличием окончила институт, по роковой любви вышла замуж, устроилась в НИИ. Все начиналось «по мечте», а потом жизнь эту мечту отредактировала. «Главное — не рыпаться, — говорила взрослая Люська, — не воевать с ветряными мельницами, а просто жить».

И жила… просто. У нее всегда было хорошее настроение, недели и месяцы ее состояли из каких-то «событий-бытовушек» — небольших, но для нее значительных, потому что из всех бытовушек она выходила победительницей. У нее везде были связи, то есть она в буквальном смысле была повязана служебными делами с кучей канцелярских, научных и прочих работников, а еще с продавцами, с билетершей Соломонией Теодоровной, с киоскершей Валечкой, с педикюршей Софой, с врачами всех мастей, поэтому она могла достать все, хоть луну с неба, но доставала чаще другим, так как не любила грести только под себя. При этом она не уставала подхваливать себя, подгонять, и все знали: уж кто-кто, а Люся Юдина живет правильно, и можно только позавидовать ее хорошему настроению и твердым житейским принципам.

Вошла Татьяна с чайным подносом. Лицо ее разгладилось, похорошело, психотерапия явно пошла ей на пользу.

— Люсь, ты что на стуле стоишь?

Та не ответила, затянулась глубоко, поперхнулась дымом.

— Оскорбительно… — сипло прошептала она, ни к кому не обращаясь. — А по пустым магазинам бродить после работы — не оскорбительно? А улыбаться и подарочки всякие соображать… Это как?

— А ты не соображай подарочки, — бросила Клара.

— Если не дарить, то ничего не получишь. И лекарства импортного не получишь. Потому что не хватает на всех лекарства этого. Ма-ало его, понимаешь? Козе понятно, а тебе надо все объяснять.

Клара вскинула глаза и тут же опустила их виновато. Лекарства ей доставала Люся. Всегда безотказно и по государственной цене.

— Ты что, Люсь? — тихо спросила Татьяна.

— Да так… — Люся легко спрыгнула со стула и села в кресло. — Просто все эти ваши рассуждения мне не по мысли. Лишние нервы, ранний климакс. Работать надо как следует, а не обижаться. Я, например, никогда не подводила людей, все мои ребятишки выезжали в командировки без задержек, и паспорта им оформлялись в срок. И я всегда считала свою работу нужной.

— Кто же в этом сомневается, Люсь?

— У нас, к слову сказать, тоже документы с корешками, потому что богу богово, а Штирлицу Штирлицево, — она хлебнула чаю, обожглась.

— Что хватаешь? Горячо…

— Я на днях мужика одного оформляла. Научное обоснование в ажуре, у него там собственный прибор на выставке.

— Где — там?

— В Токио. Первым выездом человек, даже без соцстран. За него все надо было делать, он как слепой. Стали вместе заполнять анкету-объективку… Нормальные ответы, и вдруг — бац! Не знает место захоронения отца. Я говорю: «Что же вы — Иван отца не помнящий?» А он мне: «Да он с нами не жил». Дальше больше, выясняется, что отец его в нормальном разводе не состоял, жил один и при этом бродяжничал. Это с верхним-то образованием! А каково это — писать в четырех экземплярах, мол, место захоронения не знаем, потому что он бродяга…

Нельзя сказать, что у Люси слезы стояли в глазах, она никогда не плакала, но что-то пульсировало в ней, что-то предгрозовое угадывалось в интонации голоса, в правильности речи. Подруги не помнили, чтобы она говорила с ними таким правильным языком.

— Зарубили?

— Еще чего… Человек больно симпатичный, не карьерист, голова светлая. Он мне говорит: «Давай напишем — место захоронения Сыктывкар». Почему? Потому что трудно произносится?

— Люсь, а эти анкеты кто-нибудь читает?

— Выборочно. Но если проверят и обнаружат прямую ложь, то этот товарищ вообще больше никуда не поедет.