С видом на Париж, или Попытка детектива - [68]

А если не хотят ваши дети учиться, хуже того — не могут? Может, они инстинктивно чувствуют, что без высшего образования жить и сытней, и спокойней? Учитель не имеет права на такого сорта горечь. Какие я только не подсовывала Васе книги: Гайдара и «Серебряные коньки», «Всадника без головы» и Кассиля, «Трех мушкетеров» и «Тома Сойера»! Книги он брал, аккуратно возвращал через неделю, но проверить, читал ли он их, я не могла, он наотрез отказывался разговаривать на эту тему.

— Я им не верю, — вот и весь сказ.

— А в кино ты веришь?

— В кино верю. Кино — это интересно. Хотя там тоже врут, — и тут же поправлялся, желая помягче подойти к проблеме, — ну, не врут, а не так, как в жизни. Я про войну люблю.

— Хочешь, я тебе про войну книги принесу?

— Нет. А скажите, Вера Константиновна… — и опять один из насущных, «жизненных» вопросов.

Однажды я отважилась спросить про мать, встала на ее защиту, но он перевел вопрос в область непосредственных отношений.

— Ну ладно, папка пьет. Болезнь, что поделаешь. Он ведь добрый, а она злющая. Вчера папка у нее рыбы просил, не дала, в холодильник спрятала. И такие слова говорила…

— А почем рыба? — спросила я Васю, уверенная, что он даст точный ответ. Это он в математике слаб, а в бытовой науке отлично разберется.

— По два семьдесят кило, — четко ответил Вася.

— Вот видишь, дорогая рыба. И правильно, что мать ее не дала. Может, она ее к празднику купила.

Вася, конечно, со мной не согласился, но спорить не стал. В другой раз я сама коснулась больного вопроса.

— Зачем ты из дома сбегаешь?

— А так… Скучно.

— А у тех, к кому бежишь, веселее?

Вася хмыкнул.

— Да все ж веселее, чем дома. Бабка Анфиса как заквохчет: Васенька пришел… помощник, а у меня забор заваливается.

Примечательно, что Вася охотно брался за любую работу, в школе соглашался вне очереди дежурить и мыть класс, клеить разорванные плакаты и карты, копать школьный участок, дома же мать о нем говорила: «Дров принести не допросишься!»

— Тебя по три дня дома нет, мать с ума сходит. Неужели тебе ее не жалко?

— Дак я куда бегу-то? К родне. А что она Гришу невзлюбила, так это не моя вина.

С удивлением я узнала, что пресловутый Гриша, к которому Вася периодически сбегал, вовсе не сверстник и не родственник, а отставной военный, живущий в поселке. Отчество этого человека я так и не узнала, Вася звал его просто Гриша, пренебрегая даже обычной приставкой «дядя».

— Я с ним на пляже познакомился, — доверительно сообщил мне Вася. — Что да как, разговорились, а потом он меня к себе позвал крыжовник есть. Теперь я на его участке работаю. У него ноги больные.

— Это ты летом на его участке трудишься, а зимой?

— Ну… в магазин сбегаю, воды принесу. Мы с ним разговариваем.

— А почему тебе с ним нравится говорить?

Вася задумался.

— У него телевизор цветной и камин искусственный. Угли как настоящие! Гриша никогда не пьет, — добавил он с гордостью, — даже по праздникам. У него язва, полжелудка отрезали.

— Мать не хочет, чтобы ты к нему ходил?

— Ругается… Говорит, хватит на Гришку батрачить! Ну и все такое…

Изредка я заходила к Шаликовым домой. Отца я больше не видела, либо его не было дома, либо он прятался от меня в соседней комнате, а в остальном все то же: мать вся в пене, работы сверх головы, неухоженный дом, чистенький, словно невестина кровать, Васин угол и просительный блеск в глазах матери: «Совсем мальчишка от рук отбился. Помогите!»

Однажды Вася явился в школу с бидоном, поставил его в угол класса, многозначительно показал на него глазами и сел на место, а в конце уроков, удивляясь моей недогадливости, напомнил:

— Молоко возьмите. Мамка прислала.

— Молоко?

Меня не столько рассердило, сколько рассмешило это приношение. Тут же вспомнился сверток, который я обнаружила месяц назад рядом со стопкой тетрадей. Я заметила его после уроков, когда класс был пуст. Развернула газету — сало, крупно посоленное домашним способом. Тогда я не дала себе труда подумать, откуда появилось это сало на моем столе, наверное, кто-то из учителей забыл, где нашла, там и оставила, а сейчас я сообразила, что сало было мне послано Шаликовой.

— Вася, возьми бидон, поблагодари маму от моего имени и скажи, чтобы больше никогда, слышишь, никогда…

— Да я объяснял ей, — начал оправдываться Вася, — а она уперлась. Я, говорит, от чистого сердца. В поселке, говорит, молока не достанешь, а это свое, от коровы. — Он казалось, вслушивался в собственные слова и вдруг осмыслил их по-своему. — А ведь правда, в поселке с молоком плохо. Почему не хотите взять молоко?

В его глазах появилось то серьезное выражение, с которым он задавал мне свои «жизненные» вопросы.

— Мало ли с чем в нашем поселке плохо… Сегодня ты мне молоко принес, завтра сало, а потом ребята решат, что учителям надо продукты носить. Разве хорошо? Ты подумай сам-то.

— По-моему, хорошо. Сами говорили, люди должны помогать друг другу. Что вам гордиться-то? Мамка от чистого сердца.

Я долго объясняла Васе, почему отказалась от молока, я даже употребила слово «взятка» и такой очень странный для нашего разговора термин, как «педагогический долг». Вася вдруг поскучнел.