— Должны, так кормите.
Подъем на сундук был уже освоен. Ждать ей пришлось недолго. Вначале показалась рука, пытающаяся протолкнуть через прутья решетки фляжку, а потом и сама физиономия Федора Агеевича. Вид у него был не только помятый, но и виноватый.
— Вот, Маш, коньяк армянский. Они здесь все своим «Наполеоном» хвастают, а я тебе скажу — армянский не хуже! В пакете бутерброды. Ты поешь, а потом будем разговаривать.
От злости Марья Петровна поперхнулась коньяком.
— О чем же мы с вами будем разговаривать? Хотите, обсудим достоинства портрета Карла VII кисти Фуке? Или поговорим о раннем Ренуаре?
— При чем здесь Карл Седьмой? — сказал Кривцов устало.
— Я одно не могу понять. Как вы могли? Ну вот скажите мне. Как вы могли затащить меня в этот подвал, да еще выставить в таком смешном и глупом свете?
— Почему в смешном? — показно обиделся Кривцов.
— Зачем было играть в любовь с немолодой уже женщиной? Я же все понимаю…
— Так уж получилось. И не такая это уж была игра, — добавил он загадочно.
— Ну хорошо. Вам это нужно было для ваших грязных афер. Но ведь можно было затащить меня в этот дом более простым способом. Во всяком случае, обойтись без поцелуев на мосту. Это-то зачем?
— Для подстраховки, — ответил Кривцов без тени смущения, глаза его из-за решетки поблескивали таинственно. — Ты, Марусь, в тот момент очень на единорога была похожа. Такое лицо у тебя было ясное, такая ты была вся мягкая…
— Ладно, перестань говорить пошлости. Полотна ты украл?
— Какие полотна? — сентиментальность из взгляда Кривцова тут же улетучилась.
— Да нашла я их. Здесь тайник в стене. На каждом полотне стоит инвентарный музейный номер. Все наше, родненькое. Фалька украл! Как ты мог, гаденыш? Как у тебя рука поднялась? Это ты, значит, украл и сюда привез. А они, значит, тебя встретили. Вот эти вот подонки, да? И теперь вам циферки нужны. Вся ваша гнусная информация уместилась в моем наивном и чистом диктофоне. Что, неверно излагаю?
— Ну, положим, верно, — согласился Кривцов, голос его вдруг стал хриплым.
— Знаешь что, убирайся к чертовой матери! Не желаю я с тобой разговаривать. — Она слезла с сундука, потом крикнула, не оборачиваясь: — Принеси мне сигарет.
Федор Агеевич отбыл за сигаретами. Отсутствовал он довольно долго, а когда явился, то стал говорить голосом проникновенным и даже вдохновенным, видно, дорога за сигаретным дымом подсказала ему новые мысли и настроения.
— Маша, ну о чем ты говоришь? Зачем ты меня позоришь? Все воруют. Вся Россия ворует. Хорошо! — Он рубанул рукой воздух. — Положим, я украл бы не эти шесть полотен, а сибирский никель. Теперь скажи, ты бы лучше ко мне относилась? — И сам себе ответил: — Точно. Лучше. Даже если бы я сел при этом на скамью подсудимых. Даже если бы я пол-России украл, а валюту перевел на Запад.
— Не знаю. Может быть, и лучше. К сибирскому никелю я как-то равнодушна. Никель меня гораздо меньше волнует, чем Фальк. А Фалька за бугор нельзя, Федя, понимаешь, нельзя. Еще Лентулова — туда-сюда, — Марья Петровна отхлебнула из фляжки.
— Ты, Марусь, за других-то не решай, — вдруг обиделся Кривцов. — Очень многим как раз Лентулов позарез нужен.
— И Рождественский, — согласилась она.
— Слушай, оставайся в Париже, а? — сказал он вдруг проникновенно. — Получим деньги. Я тебе столько отстегну, что будешь жить безбедно до самой старости.
— Это ты мне долю в деле предлагаешь?
— А хоть бы и долю. Можно и так назвать.
— Нет, нельзя. Ты мне предлагаешь тяжесть пополам поделить. Не буду я грабить Россию. И жить на награбленное не буду.
— А если тебя убьют?
— Да не убьете вы! Кишка у вас тонка. Ты, что ли, убьешь?
— Я — нет.
— А напарник твой и вовсе ничтожество.
Тем временем Шик сидел около больничного ложа и судорожно озирался по сторонам, стараясь не столкнуться глазами с мрачным взглядом Пьера. Закуток Крота находился в отдалении от коридора, по которому сновали больные и доктора, более того, закуток был отгорожен ширмой, но для звука она не препятствие, а Пьер этого словно не замечал и говорил почти в полный голос. Хорошо еще, что Пьеров текст состоял в основном из вопросов и междометий.
— Ну ты даешь! Просто голова идет кругом. Это еще зачем? — громыхал Крот, а Шик шепотком, нервно вздрагивая лопатками, пояснял:
— Ну как же… ну как же… Мы думали, что ты совсем плох. Надо было что-то делать, а? Федор в русских понимает. Он сразу сказал — они простые туристки. Так ведь и оказалось, Пьер. Та, что в подвале сидит, безобидная, как гусыня…
Про труп Ситцевого Шик не сказал ни слова, а Крот и не спрашивал, словно забыл, что разрядил свою пушку на один патрон.
— Ну хорошо, — Пьер закрыл глаза, чтобы не видеть паскудной улыбочки напарника. — Узнали цифры, а что собирались с ними делать?
Шик опять зашептал, эдаким упрямым козликом вскидывая голову, со стороны казалось, что он очень доволен собой.
И тут Пьер схватил его за воротник с такой силой, что, казалось, вот-вот задушит, и пригнул вниз глупую болтливую голову.
— Слушай, напарничек, и запоминай…