С удостоверением "Правды" - [15]

Теперь, много лет спустя, литератору, путешествующему по западным странам, частенько задают вопрос:

— Какое из ваших произведений вам больше всего нравится? Каким вы особенно гордитесь?

— Нравится — это одно, а вот когда меня спрашивают, каким из моих произведений я наиболее горжусь, я называю не романы, не повести, а обычную военную корреспонденцию, напечатанную в «Правде» в мае 1945 года под простым, незатейливым заглавием «Освобождение Праги». Этот репортаж не блещет особыми литературными достоинствами. Он, может быть, даже рыхловат и сух. И тем не менее я по-настоящему горжусь этим моим последним военным репортажем.

Для этого есть свои основания.

В те дни в Москве, по всей советской земле, на всех зарубежных фронтах, где воевали советские воины, уже отгремели салюты победы. Земля, которую несколько лет уродовали разрывы снарядов, в первую ночь забылась в крепком весеннем сне, покоренная наступившей наконец тишиной. Прошел и тот шумный час, когда в парке баронского замка недалеко от Эльбы, где размещался первый эшелон штаба 1-го Украинского фронта, беспорядочно гремели выстрелы. По торжественному случаю обоймы личного оружия были опустошены. Все стихло и, как могло показаться, тоже спало.

Однако под брезентовым шатром еще по-военному затемненной военной рации остро попискивали сигналы морзянки. Усталый радист судорожно прижимал руками наушники. Он был взволнован.

— Опять шпарят открытым текстом, — шептали его губы, а карандаш, судорожно бегая по бумаге, записывал то, что он слышал.

Мы смотрели через плечо радиста на быстро рождавшиеся строчки и узнавали, что из тьмы ночи взволнованный голос, обращаясь к советским солдатам и офицерам, к командованию Советской Армии, зовет на помощь: «Мы истекаем кровью, наши силы слабеют с каждым часом. Помогите!»

Это звала повстанческая рация, работавшая где-то там, в Праге, население которой, как мы уже знали, восстало против немецких оккупантов и храбро сражалось на баррикадах в разных концах города. Когда рация замолчала, радист сорвал наушники и, требовательно глядя на офицера оперативного отдела, стоявшего у него за спиной, спросил:

— Неужели не удастся им помочь?

Прихмурив брови, полковник смотрел на карту, исчерченную синими и красными знаками. Он ничего не говорил, но чувствовалось, что этот опытный штабист, которого мы привыкли видеть неизменно спокойным даже в самых острых ситуациях, волнуется.

А ситуация была такова. После подписания капитуляции сильная группировка фашистских войск, состоявшая из свежих, отлично оснащенных и вооруженных эсэсовских моторизованных дивизий, находившихся в Саксонии, не сложила оружия и, прикрывшись сильными арьергардами, начала быстрый отход через горные хребты из Германии в Чехословакию по направлению к Праге. Командующий этой группой, видимо, был намерен пробиться в столицу Чехословакии и соединиться там с нацистским гарнизоном. Расчет был прост: русские пожалеют прекрасный город, и, прикрываясь сокровищами его древней архитектуры, можно будет отсидеться. А в самой Праге шли бои. Рабочие, служащие, люди интеллигентных профессий, сильные лишь своим свободолюбивым духом, захватили в городе ряд ключевых позиций и храбро бились против хорошо вооруженного врага. Голос их раций и разносился сейчас в ночи, призывая на помощь.

Этот призыв уже нашел отклик. По приказу ставки Верховного главнокомандующего танковые армии генералов Рыбалко и Лелюшенко, сражавшиеся в Германии, развернулись фронтом на юг, ринулись в новое наступление, чтобы настичь части неприятеля на горных дорогах, вклиниться в них, пробить бреши и, оставив непокорные вражеские дивизии в тылу, форсированным маршем продолжать путь на Прагу.

Много удивительного, не описанного и даже не предусмотренного военной наукой, довелось совершить Красной Армии в войне, которая только что окончилась. Но подобных маршей, ночью, по узким, неразведанным горным дорогам, каждый поворот которых мог быть легко превращен опытным и отчаянным противником в укрепленный район, даже таким полководцам, как Рыбалко и Лелюшенко, совершать не доводилось. И вот теперь, лежа на траве перед оперативной картой, мой старый друг полковник с надеждой смотрел на красные ромбики, которые, согласно последним радиодонесениям, уже довольно глубоко вонзились в серую штриховку гор.

— Если это удастся, будет чудо! — сказал он. — Не мистическое, разумеется, а чудо военного искусства. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Вот что вам стоит описать?

Описать! Дать последний репортаж о последней славной битве этой уже для всех окончившейся войны. Рассказать о небывалом прыжке советских танкистов через высокие горы. У меня просто дух захватило от такой мысли, и почти всю ночь я бродил от одного штабиста к другому, выпрашивая самолет. Старые боевые товарищи смеялись — зачем, война кончилась, лучше выпьем за победу — и тащили к столу. Только командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев сумел понять до конца корреспондентскую душу. Он покачал седеющей головой, поворчал, но тут же один из лучших летчиков связной эскадрильи, получив приказ о максимальной осторожности, предусмотрительности и прочем таком, чего в военных условиях соблюдать никогда не удавалось, был откомандирован для полета в Прагу. По расчету штаба, туда к утру должна была подойти танковая разведка одной из армий, наступавших по разным маршрутам.