С того берега - [25]

Поэтому и пошел я по миру собирать деньги на построение храма господня: Три года я ходил, да не один я, а и другие люди. Отправлялся в путь в конце осени, когда убран урожай, скот пригнан с летних пастбищ к дому. Выходил пешим. На спине — мешок, на боку — котомка, в руках — посох. Стучался во все дома, раскрывал свою ладонь перед каждым встречным:

— Пожертвуйте на храм Иисусу Христу…

Люди жертвовали. Кто копеечку даст, кто пятак, а кто и булку хлеба. Чашку муки вынесут или ведро картошки — не отказывался, благодарил. Даже лоскутком материи не брезговал, все это потом продавал и копил деньги, копил.

Стыдно мне было, алтайцу, да еще мужчине в силе, попрошайничать. Но я душил в себе стыд. Знал: для народа своего стараюсь. Прикроемся церковью да Христовым именем — не сгонят нас с земли, равноправными будем. Это мне давало силы, согревало в мороз.

А люди встречались на пути всякие, некоторые из них не прочь были отнять у меня все деньги, да непросто было их у меня взять. Сам же я из тех денег гривенника себе не взял. Подаянием питался.

Долго я ходил по миру. До Бийска дошел, потом до Барнаула. Поманило дальше — в Омске побывал и Томске. Что я там видел, что нового узнал? Перво-наперво понял, что народ русский очень многочислен, земель у него много, мыслью все не облетишь. Узнал, что люди русские отзывчивы и добры и к верам другим терпимы, и с ними вполне можно жить.

Удивляло меня название местностей, рек, озер. Карасуу, Сузун, Тусколь. Гора Бекту, степи Кулундинские. Слова эти родные мне, моему, языку. Тусколь — соленое озеро, Карасуу — черная вода. А Кулундинские — значит жеребячьи.

Вспомнились слова тех стариков, что подобрали меня, брошенного, и выкормили: «И опустились мы в степи белесые, бесконечные, до конца которых и коршуну не долететь. И назывались те степи Кулундинскими. Кочевали мы там и нагуливали скот. Отары наши были бессчетны среди степного разнотравья, возле соленых озер. К осени собирались у горы Бабырган — справляли свадьбы, устраивали конные скачки. На зиму поднимались в горы, на бесснежные южные склоны, там пасли, свой скот. Хорошо жили, трудились много, как предки велели. И отдыхали весело. Но потом русская царица, ее называли Екатерина Вторая, велела построить в Сибири крепость. А раз крепости построены — отрезаны дороги в степи. Кочевать нельзя стало из гор в степи и обратно, скота уменьшилось. А раз меньше скота — меньше народу. Вымирать стали мы помаленьку, болезни нас одолели. Кочевые люди из других народов набеги на нас устраивали, плетеною камчой угоняли наши стада и наших людей к себе в плен. Кто только не грабил нас…»

Тяжелое было время, и если бы русские не пришли на помощь, то и весь народ полонили бы захватчики, языка бы лишили собственного, не только земель. Тяжелее стало, что крепости появились, но и без них никак нельзя. Китайцы и другие, народы, ордами приходившие в наши земли пограбить, теперь остерегались.

Много я узнал, много, пока путешествовал по русским городам. А главное, разъяснили мне русские рабочие, что зря я собираюсь строить церковь, что никакой бог, ни русский, ни алтайский, не защитит мой народ. Что русский ли, алтайский ли богач, но он появится в новом селе и заставит всех работать на себя. Да еще скажет, что так велел господь. Он и церковь приберет к своим рукам, и поп его будет поддерживать. А вы будете батраками.

И вот пришла в горы наша, бедняцкая власть. Нам не надо строить церковь, потому что никто теперь не прогонит нас из родных мест. Мы живы я говорим на своем языке. Очаг наш не погас, корни наши не засохли. Пройдет время, хорошо жить будем. Хозяевами станем на своей земле.

Отдай, Каллистрат, мне моего сына. Теперь мы свободны. Пусть мой сын строит новую жизнь. Мой старший сын, Эжер, погиб за нее в бою с белыми бандитами, а Учар пусть продолжит дело брата. А церковь наша осталась с недостроенным куполом. Не жалею, что мы строили ту церковь — там теперь дети учатся, там — школа. Вот как… Так что отдай мне Учара назад. Слышишь, Каллистрат? Отдай Учара, отда-ай!!

Полетел голос Курендая за Катунь, все отдаляясь, слабея и слабея. Волны его приглушили, течение подхватило и вниз понесло. Хоть шепот долетел до той стороны? Не узнать этого.

Приложил Курендай ладонь к уху, прислушался, будто ждал отклика с той стороны. Весь затаился, дыхание задержал. И почудилось ему, будто с другого берега донесся слабый крик, тревожный и невнятный. Словно птица в ночи прокричала.

Каллистрат грузно взобрался по лестнице на чердак. Захотелось подремать немного. Надо — силы ему ох как пригодятся.

Лег на медвежью шкуру и шумно перевел дух. Шкура мягкая, ворс густой и длинный. Огромный был медведище. Каллистрат с Учаром завалили его в позапрошлую осень в Кызыл-Кая. Учар выстрелил, да неудачно — несмертельно попал. Ох, как кинулся на него медведь! Как проворно скаканул! С виду неповоротлив, а ловок, куда до него кошке с ее гибкостью. Каллистрату подумалось тогда: «Конец парню». Мушкой на конце ствола чуть опередил несущегося на Учара раненого зверя и спустил крючок. Медведь не успел добежать до парня, какого-то шага ему не хватило.