С тобой навсегда - [14]

Ну а если я в этом не права, то, значит, просто схожу по опере с ума!

Итак, я занималась самообразованием, и это был мой новый стиль.

Мы, три девушки в комнате, такие разные, кажется, очень дополняли друг друга, не переходили друг другу дорогу и не конфликтовали по-крупному. Кто хоть однажды, хоть непродолжительное время жил в общежитии, знает, что существуют некие закономерности общежитского быта. К одним из таких закономерностей относится «притирка». Вселились, к примеру, три девушки в комнату и первую неделю живут душа в душу — одна к другой чутки, уважительны, предупредительны, ухаживают друг за дружкой, вызываются сбегать в магазин, вымыть вне очереди полы и прочее. Но период «взаимного очарования» очень быстро проходит — много быстрей, чем хотелось бы, и наступает период «охлаждения» — первые трения возникают как раз на основе «кому сбегать в магазин», «чья очередь мыть полы». Если этот период «охлаждения» удается благополучно миновать, тогда и наступает собственно «притирка» — все трения уже решены, неприязнь активно подавляется, взаимная приязнь укрепляется. Порой даже ощущается что-то вроде родства, именуемое в простонародье «свой парень!» или «швой парень!», ну, может, «швоя девушка!». И это уже крепко.

В наших отношениях все развивалось самым классическим образом. И притерлись мы крепко — лучше не бывает, как пробочки в аптечных склянках. Любопытства ради я незаметно тестировала своих соседок-подруг: проверила их на симптом «яблока». Из двух предложенных яблок Вера взяла меньшее. Несколько дней спустя я, как бы невзначай, подложила пару яблок Надежде. Она, не задумываясь, взяла большее. Обнаружила себя «подводная лодка».

Возникает уместный вопрос: какое бы яблоко избрала я. На этот счет я могу быть спокойна. Я не взяла бы ни одно из яблок, ибо вообще их не люблю. Я из тех, кто обожает мандарины. А мандаринов бы взяла сразу горсть.

Елена

Ловлю себя на том, что с полчаса гляжу, задумавшись, на золотой шпиль Петропавловской крепости. Шпиль этот сейчас представляется мне чем-то большим, нежели просто архитектурная деталь. Это ось, это центр, вокруг которого мне, связанной с ним судьбой, словно веревочкой, предстоит вращаться всю жизнь. Вот уж несколько лет как вращаюсь, а в жизни моей мало что изменилось. Я по-прежнему одна. Все, кто начинал вращаться вокруг меня, рано или поздно не выдерживали сравнения с Сережей и уходили в никуда. Были и похожие на мою первую любовь, но не такие яркие, не такие чистые — были они все же не такие. Может быть, я идеализировала свою первую любовь, — против этого я не возражаю, хотя можно и усомниться. Но совершенно уверена я в том, что если б любовь моя первая распалась сама собой или угасла как-нибудь, увяла, то было б мне легче в жизни. Ну увяла и увяла — что там! Ничто не вечно в этом мире! Но когда любовь мою так безжалостно, так внезапно (в самом нежном возрасте) перечеркнула смерть, в этом случае трудно, практически невозможно не возвести любимого в божество — божество чистое, прекрасное, всем сердцем любимое, но недосягаемое, призрачное. И невозможно забыть о нем, ибо божество это — свет в твоем разуме и одновременно тяжкий груз в твоей душе. Любимого уж нет, а образ его все живет — стоит ненавязчиво в стороне, на алтаре сердца, и не требует ничего, не требует поклонения; он так скромен. Но как не видеть его, как не возвращаться к нему в мыслях, как не поклоняться ему? И можно ли сравнивать с ним тех, кто проходит с тобой рядом, кто заглядывает тебе в глаза — живой, со слабостями, возможно, с пороками, умный или глупый, добрый или не очень, удачливый или нет… Но не прошедший через смерть!

О Господи!.. Кажется, я обречена на вечный союз с божеством! Сольвейг, всю жизнь прождавшая Пера Гюнта в маленьком домике в горах, была несомненно в лучшем положении: она хоть знала (а если и не знала, то могла надеяться), что Пер Гюнт живой…

Притершись друг к другу, мы с девочками жили во взаимопонимании и согласии. Были у нас и «складчины», и совместные культпоходы (три провинциалки) и всякого рода «очередности». И кровати наши — тяжелые, страшные, с панцирными сетками — расставили наконец, нашли оптимальный вариант. И следили сообща за чистотой сахарницы, ибо никто из нас не возражал, что всякую хозяйку видно по состоянию сахарницы, — не намакияженного лица, не ухоженных ручек, не отполированных ногтей, а именно — сахарницы. Если сахарница липкая или скользкая, если захватана и запятнана она жирными руками, то какая бы разряженная хозяйка ни была, слабое место ее очевидно. А нас ведь было сразу три хозяйки.

Однако в один прекрасный день прислали четвертую. Лену Иноземцеву…

В дверь постучали, и вошла девчушка — совсем юная, сразу после школы — само очарование. В джинсах и белой кофточке с кружевами, будто из деревни приехала. А всех вещей — старый пакет с полустертой надписью «Мальборо». На нас посмотрела, улыбнулась застенчиво — будто рыбка блеснула серебряной чешуей.

На нее глядя, Вера от восторга даже в ладоши захлопала. Надежда же хмыкнула что-то неопределенное. Мне приятна была эта юная гостья, но как подумала я в тот момент, что придется нам потесниться, что опять предстоит двигать тяжеленные кровати и что снова грядет «притирка» со всеми явными и скрытыми сложностями, так оптимизм мой сразу и угас.