С окраин империи. Хроники нового средневековья - [74]

Так что не будем отклоняться от темы. Любое событие (обрушение дома, рождение ребенка) – это факт или последовательность фактов. Говоря о событии, мы наделяем его разными смыслами, и этот процесс проходит в два этапа: мы соотносим событие с правилом, основанном на коллективном опыте (код), и определяем правильный код, сводя воедино событие с сопутствующими ему явлениями, то есть с контекстом. Лужа на дороге может означать, что прошел ливень, что здесь проезжала поливальная машина или что у автомобиля потек радиатор. Если зимой я выбираю версию с ливнем или в воскресенье – версию с поливальной машиной, то я неправильно соотнес факты и выбрал неверный код. Если я останавливаюсь на не закрепленной в общественном сознании версии и утверждаю, что лужа – это слезы Господа Бога, то я вступаю на территорию магии.

Общество всегда воспринимает события как свидетельства чего-то иного: когда арестовывают лидера испанских профсоюзов Марселино Камачо, общедоступных причин его задержания оказывается недостаточно, все сразу делают выводы о политике постфранкистской Испании, для чего связывают этот факт с другими фактами, рассматривают его в свете предшествующего опыта и задействуют «код» политических репрессий. Событие, которое не связано с другими событиями, по определению таинственно: происхождение молнии окутано тайной, если воспринимать ее отдельно от других физических явлений, эту молнию порождающих, преступность тоже таинственна, если не знать ее причин. И авторы «Святого семейства»[417] (здесь я использую шифр, а не то посыплются новые письма) иронично называли «тайнами» те факты из жизни общества, которые их противники подавали как происки злого рока, а не как социальные закономерности.

Не раз мне доводилось обсуждать с таксистами громкие ограбления, и я то и дело слышал в ответ (впрочем, ты уже знаешь заранее все реплики, это такой набор для развлечения пассажира), что неясно, куда катится этот мир, люди забыли о моральных принципах, на каждом шагу убивают и грабят, не то что раньше. Я же всегда пытаюсь объяснить, что во всем мире рост «современной» преступности пропорционален урбанистическому росту, и собеседник снисходительно выслушивает мою историю о мышах. Поместите определенное количество мышей в соразмерное им пространство и постепенно добавляйте к ним сородичей: вскоре мыши начнут кусать себя за хвост, проявлять сексуальную агрессию, а потом перейдут к откровенно асоциальному поведению. Но в действительности это не мыши жестокие, это пространство жестоко по отношению к мышам (то есть дело не в мышах, а в топосе). Однако этот аргумент вынудил бы таксиста признать, что одна из причин роста современной преступности одновременно является и причиной возросшего спроса на его профессиональную деятельность, поскольку расширение городских границ повлекло за собой увеличение количества таксистов. Так как ему даже на подсознательном уровне неприятно признавать свою невольную причастность к происходящему, он предпочитает думать, что зло, о котором идет речь, – это Зло с большой буквы, некая самостоятельная сила, возникшая из ниоткуда. Но в глубине души он спокоен, поскольку есть немало других сил (вольно или невольно СМИ зачастую оказываются с ними заодно), которые преподносят любую напасть как одну из форм Зла. Игнорируя причинно-следственные связи, мы отказываемся от поиска решения, особенно если решение это не из приятных. Психологический (не только исторический) фашизм возникает, когда люди отказываются анализировать причины своих бедствий и выбирают целебный крестовый поход против Зла. Но кто-то непременно должен действовать от лица Зла, поэтому они придумывают теорию заговора (во всем виноваты евреи). Бывает, что эти два явления наслаиваются друг на друга, и происходит короткое замыкание, в итоге одно кажется причиной другого (например: ограбления банков происходят потому, что забастовки способствуют неуважению к власти).

Игра в магические смыслы распространяется не только на политику. Возьмем наглядный пример абсолютного и непобедимого Зла: рак. Оно до того абсолютно, что люди даже избегают произносить это слово вслух, ограничиваясь «неизлечимой болезнью». Теперь уже все, ну или почти все, знают, что рак возникает в ходе деления клеток. Но почему они делятся? И почему в наше время это происходит все чаще? Ученые называют конкретные причины – курение, искусственные пищевые добавки, – но ими дело не ограничивается.

Зло все так же внушает ужас и тревогу. Неслучайно одной из основных причин отказа от превентивных обследований остается ореол фатальности, сопровождающий Зло; ужас внушает не только его «неизлечимость» (хотя случаев исцеления довольно много, главное не упустить время), но и «несправедливость». На днях Джорджо Проди, онколог и автор авторитетных сочинений о «физиологии семиозиса»[418] (иными словами, о физиологической составляющей межклеточной коммуникации), дал интервью газете Resto del Carlino, в котором рассказал, что опухоли чаще всего обнаруживают у людей среднего и старшего возраста, а случаев заболевания становится больше, поскольку средняя продолжительность жизни увеличивается. Многие из тех, кто умирает сегодня от рака в шестьдесят, век назад умерли бы от какой-нибудь другой болезни в сорок пять. Если же предположить, что все мы доживем до ста пятидесяти лет, то «почти с математической точностью можно утверждать, что мы умрем от опухоли». Я не хочу сказать, что это радостная новость, но она исключает «тайну». То, что казалось нам Абсолютным Злом, становится злом, которое соотносится с другими явлениями, в том числе с таким благоприятным, как увеличение средней продолжительности жизни. Это не мешает мне тоже заболеть, но по крайней мере может подтолкнуть меня к менее «магическому» восприятию такой возможности, что позволит говорить о ней с большей свободой, своевременно проходить обследования и так далее. Иначе говоря, рак из непонятного и трагического символа Фатума, перед которым мы ничто, становится не менее трагичным, но уже не таким непонятным символом цепочки взаимосвязанных явлений, причем часть из них находится в нашей власти. То есть следует воспринимать это в другом ключе: я не отрицаю такой возможности, но меняю отношение к ней общества.