С окраин империи. Хроники нового средневековья - [54]

Эффект от столь впечатляющего примера демократических взаимоотношений, немыслимых у нас дома, несколько портит тот факт, что способ, которым Никсону, хотя бы временно, удается выкрутиться, в точности повторяет традиционные схемы массовых коммуникаций. Иными словами, будучи приперт к стене историей, поданной средствами массовой информации в лучших традициях Хичкока, Никсон попытался вернуть доверие избирателей, выдвинув «контристорию». Если прессе удалось состряпать детектив или даже вестерн, вызвавший у толпы ожидаемый отклик, то Никсон постарался извлечь из нарративного бессознательного слушателей более древние сюжеты, сконструировав по их образцу свою речь, несомненный шедевр риторики. Увидим потом, как и до какой степени это оказалось неэффективным. Факт тот, что нарративный расчет существовал, и надо сказать, что Никсон, в той отчаянной ситуации, в которой он оказался, воспользовался им наилучшим образом.

Дальнейшие комментарии относятся к приведенной таблице, составленной автором этих строк в ходе семинара о языке политики при участии аспирантов с факультетов сравнительного литературоведения и политологии из Отделения аспирантуры Городского университета Нью-Йорка через неделю после того, как Никсон произнес свою речь. Были рассмотрены показательные истории трех типов: «Красная Шапочка», эпопея про Вторую мировую (так, как она подается, например, в фильмах типа «Тора! Тора! Тора!»[339] или старых военных картинах вроде «Иводзимы»[340]) и классический вестерн. Чтобы столь разные истории вообще можно было сравнить, была разработана очень упрощенная схема следующего вида: существует «герой», предлагающий «ценность», которой надлежит следовать; для достижения и защиты ценности необходимо соблюдать «предписание»; предписание нарушается либо героем под влиянием «злодея», либо самим злодеем в ущерб герою, из чего проистекает «беда»; тут вмешивается «спаситель» и вступает в борьбу со злодеем вплоть до победы; с поражением злодея поруганная ценность восстановлена.

Как явствует из таблицы, в «Красной Шапочке» герой совершает оплошность, нарушая предписание, и беда затрагивает его непосредственно; спаситель помогает герою и побеждает злодея. В истории о Второй мировой, напротив, совершивший оплошность герой (весь эпос на эту тему сходится на том, что, будь американское командование побдительней, оно смогло бы предупредить атаку на Перл-Харбор) обретает затем способность стать спасителем самому себе и таким образом выкрутиться самостоятельно, победив злодея (то бишь японцев). У вестерна иная схема: предписание касается всех, и это злодей нарушает его в ущерб герою; но герой выдвигает из своей среды избранного представителя (обычно шерифа), который карает злодея, восстанавливая общественное спокойствие.

Вестерн, сконструированный СМИ, относился именно к этому типу: американцы хотят иметь подотчетное им правительство, которое могло бы контролироваться общественным мнением; злодей же, то бишь президент, совершил ряд недопустимых действий, что привело к достижению Белым домом тайной супермощи, то есть самому настоящему злоупотреблению положением в ущерб гражданским свободам; СМИ и судебные органы, вмешавшись, сумели путем ряда расследований и разоблачений отправить под следствие Белый дом и непосредственно президента; цель достигнута, правительство не может выйти из-под контроля граждан.

Что же сделал Никсон, столкнувшись с нарративным совершенством фабулы, сконструированной СМИ? Он выстроил свою речь в терминах легенды, но перемешав фигуры. Президент, которого СМИ представили злодеем, становится героем. Ядром выступления Никсона стала исповедь человека, которого постигла большая беда, но ради общего блага он нашел в себе силы воспрянуть. И действительно, главный герой в его речи – президент, обязанный гарантировать непрерывность American way of life всем уповающим на него американцам. Этот президент, вне всякого сомнения, совершил оплошность: он должен был позаботиться о том, чтобы не выбирать себе безалаберных сотрудников («которые поступили плохо, думая, что поступают хорошо»), но был слишком поглощен тем, чтобы обеспечить торжество американской позиции на международных переговорах (Китай и Вьетнам), и не смог уделять внимание предвыборной кампании. Он сознает, что совершил оплошность, и не ищет себе оправданий. «Я беру на себя всю ответственность, – сказал он, – мне следовало быть бдительней, а я отвлекся». Что из этого следует? Здесь речь Никсона можно воистину счесть образцом для подражания, поскольку бедой, к которой он привлек внимание публики, оказалась вовсе не серия правонарушений, вошедшая в историю под названием «Уотергейтский скандал», – он предстает здесь в лучшем случае проходным инцидентом, вина за который к тому же лежит на плохих сотрудниках. Настоящая беда – это риск, что президент утратит народное доверие, а американцы начнут сомневаться в самой системе.

Благодаря такой перестановке фигур Никсону удалось провернуть еще один хитрый трюк, ведь по большому счету именно из-за журналистов он чуть не утратил народное доверие. Он не посмел поместить журналистов в графу «злодеи» и даже отвел им место среди помощников спасителя (правомерность системы, сказал он, находит себе подтверждение тогда, когда президенту с помощью доблестной прессы и неподкупных судебных органов удается осуществить правосудие), но исподволь свалил на них часть ответственности за случившееся.