С окраин империи. Хроники нового средневековья - [40]

Но все это бесполезно, а потом они еще удивляются, почему никто не ожидал, что им ответят «нет». Не читают они, совсем не читают.

1974

Похвальное слово святому Фоме

Худшее в его карьере случилось с Фомой Аквинским 7 марта 1274 года, когда, едва отпраздновав сорокадевятилетие, он скончался в Фоссанове и, поскольку Фома был тучным, монахи не сумели снести его тело вниз по лестнице. И даже не спустя три года после смерти, когда Парижский архиепископ Этьен Тампье составил список еретических положений (двести девятнадцать), в который вошло большинство тезисов аверроистов, мысли о земной любви, сформулированные за сто лет до этого Андреем Капелланом, и двадцать положений, однозначно принадлежащих ему, ангельскому доктору Фоме из рода Аквинских синьоров. После подобного наказания история быстро восстановила справедливость, Фома посмертно выиграл битву, а Этьен Тампье встал вместе с другим недругом Фомы, Вильгельмом из Сент-Амура, в нескончаемый, к прискорбию, ряд тех, кто стремится вернуться в прошлое: от судей Сократа до судей Галилея и, на сегодняшний день, до Габрио Ломбарди[297]. Несчастье, испортившее жизнь Фоме Аквинскому, произошло в 1323 году, два года спустя после смерти Данте и отчасти по его вине: когда Иоанн XXII решил сделать Фому Аквинского святым. Пренеприятная история: все равно что получить Нобелевскую премию, стать членом Французской академии, завоевать «Оскар». Ты превращаешься в Джоконду, в штамп. Так великого поджигателя назначили пожарным.

В этом году отмечается семьсот лет со дня смерти Фомы Аквинского. Как святой и философ он снова входит в моду, любопытно представить, что бы он сделал сегодня, обладай он такой же верой, культурой и интеллектуальной мощью, как в свое время. Однако порой любовь застилает глаза, стремясь подчеркнуть величие Фомы, заявляют, что он был революционером, нужно только понять, в каком смысле: нельзя сказать, что он пытался вернуться в прошлое, но нельзя и не признать, что он создал настолько прочное здание, что изнутри его не сумел разрушить ни один революционер. Максимум, что удавалось сделать от Декарта, Гегеля и Маркса до Тейяра де Шардена, – обсуждать это здание, разглядывая его снаружи.

Тем более непонятно, как такой громкий след оставил неромантичный, грузный, медлительный человек, который в школе молча что-то писал в тетрадке с таким видом, будто он ничего не понимает, и товарищи над ним подтрунивали. А когда в монастырской трапезной Фома усаживался на двойной табурет (чтобы он поместился, пришлось отпилить разделительный подлокотник), братья кричали ему, что по небу летит осел. Он бежал посмотреть, шутники лопались со смеху (как известно, нищие братья – люди простые), и тогда Фома (который был вовсе не глуп) отвечал: скорее осел полетит, чем монах соврет. На что братья страшно обижались.

А потом школяр, которого товарищи дразнили немым быком, стал профессором, которого ученики обожали. В один прекрасный день он отправился вместе с ними на прогулку, поднялся на холм и увидел Париж сверху. Ученики спросили, хотел бы он владеть столь прекрасным городом, на что Фома ответил, что куда больше желал бы владеть записью гомилий Иоанна Златоуста. Однако когда идеологический противник шел в наступление, Фома зверел и на своей латыни, которая на первый взгляд кажется невыразительной (потому что в ней все понятно и глаголы стоят там, где ожидает встретить их итальянец), умел быть злым и саркастичным, как Маркс, безжалостно бичующий Шелигу.

Кем он был? Добродушным толстяком? Ангелом? Человеком без пола? Пытаясь помешать ему стать доминиканцем (в то время в хороших семьях младший сын становился бенедиктинцем, сохраняя достоинство, а не нищенствующим монахом – сегодня это все равно что уйти в коммуну к Слугам народа[298] или работать с Данило Дольчи[299]), родные братья поймали его по дороге в Париж и заперли в семейном замке. Затем, чтобы выбить дурь из головы и сделать, как и положено, аббатом, ему подослали в комнату голую, на все готовую девицу. Фома схватил головешку и пустился за девицей, очевидно намереваясь спалить ей ягодицы. Так что же, в его жизни вообще не было секса? Откуда нам знать. Но это происшествие настолько его взволновало, что, как рассказывает Бернар Ги, «бесед с женщинами, если только они не были крайне необходимы, он избегал, словно встречи со змеями».

В любом случае он был настоящим борцом. Крепкий, наделенный ясным умом, он выработал смелый план, воплотив его в жизнь, и победил. Посмотрим теперь, на какой почве разворачивалась борьба, что стояло на кону, чего он добился. К моменту появления Фомы на свет прошло полвека с того дня, как итальянские коммуны победили императора в битве при Леньяно. Прошло десять лет со дня подписания Англией Великой хартии вольностей. Во Франции только что завершилось царствование Филиппа II Августа. Империя была в агонии. Пройдет пять лет, и свободные приморские торговые города севера объединятся в Ганзейский союз. Экономика Флоренции бурно развивается, начинают чеканить золотой флорин. Фибоначчи уже изобрел двойную запись, целый век продолжается расцвет медицинской школы в Салерно и школы права в Болонье. Вовсю идут Крестовые походы. Иными словами, быстро расширяются контакты с Востоком. В то же время испанские арабы завоевывают весь мир научными и философскими открытиями. Техника переживает мощное развитие: теперь иначе подковывают лошадей, иначе работают мельницы, иначе правят кораблями, иначе надевают хомут на животных, которые перевозят грузы и пашут. На севере – национальные монархии, на юге – свободные коммуны. Одним словом, это не средневековье, по крайней мере, в упрощенном смысле слова: если забыть о том, чем занимался Фома, можно было бы говорить о Возрождении. Но Фома должен был сделать то, что он сделал, чтобы после произошло все то, что произошло.