С носом - [61]

— Неужели ты хочешь туда войти? — прошептала наконец Мари. Ее влажные глаза обрамляла краснота.

Я открыла рот, но извлечь из него ничего не сумела, хотя, если быть точной, там вообще ничего не родилось, ни на выходе, ни на входе, даже вздоха. Но я все равно пыталась что-то произнести, разевала рот, ведь надо было как-то объяснить свои намерения, сказать хоть что-нибудь, в вопросе Мари было столько удивления, конечно, ведь у них праздник, а мое топтание под соседской дверью выглядело, по меньшей мере, весьма странно, не иначе. И все смотрели на меня.

А потом, пока я пыталась выдавить из себя что-то вербализованное, моя рука нажала на кнопку дверного звонка, утопив ее буквально на четверть глубины, так что звонок издал несмелую, но в данных обстоятельствах похожую на церковный перезвон трель. И в тот же самый миг, когда звонок подал голос, за дверью послышался вначале грохот, а следом мужской рев, затем дверь резко распахнулась и на лестничную площадку выскочила, нет, скорее даже выпала Ирья, у которой было багровое лицо и изменившиеся до неузнаваемости глаза. Ничего не оставалось, как принять ее в объятия, Ирью, не думаю, что она искала именно моих объятий, просто я подвернулась первой на ее пути, и теперь она висела на мне, и было видно, что она явно не в себе, она ревела и взвизгивала, плотно сжав губы, и это было ужасно, это не укладывалось в голове, но попытаться понять все же стоило, и прежде всего я, конечно, подумала на мужа, что это он разбушевался, из-за вынужденного отпуска совсем сошел с ума и, может быть, даже ударил, что же еще. Но сначала надо было прижать к себе Ирью, казалось, она вот-вот упадет, вырубится, как сказал бы мой мальчик, и откуда только взялась эта мысль, не знаю, но как только я стиснула объятия еще крепче, она, едва смогла открыть рот, тоже произнесла «мой мальчик».

Еще она смогла выдохнуть что-то очень невнятное про несчастье, но потом силы ее покинули, и она осела у меня на руках точно так же, как я всего минуту назад припала к двери, то ли вися, то ли опираясь в своем бессилии. Я поддерживала ее, как могла, из последних сил, надо сказать, и в этот момент к нам подскочили, тяжело дыша и тихо причитая, соседи, знакомые, полицейские, и теперь уже поддерживали нас обеих. Когда молодой полицейский вцепился мне в руку, я на миг ощутила какой-то животный страх, вызывающий дрожь, но потом в заботах и волнениях страх куда-то улетучился, и, поскольку я по-прежнему не понимала, что происходит, из меня стали сыпаться вопросы: что такое, что случилось, какое несчастье, что за мальчик, и, когда я уже в пятый раз для верности переспросила, что за мальчик, Ирья, находившаяся до этого словно бы без сознания, а соответственно и не плакавшая, вдруг вздрогнула и снова сказала «мой мальчик».

А потом была сплошная толкотня. Отовсюду слышалось неразборчивое перешептывание и шевеление, кто-то пытался оторвать от меня Ирью или меня от нее, я, как уже случалось, провалилась куда-то в неизвестность, просто смотрела на изломанную трещинку на дверном косяке, на уровне замка, может, след от взлома — надеюсь, не недавнего, не дай Бог, и, что удивительно, эта трещина повторяла очертания западноевропейской береговой линии на моем потолке. Я очнулась от того, что Ирья стала вдруг вырываться, явно сама не понимая, чего хочет и кого ищет, но определенно намереваясь вернуться в квартиру, и в тот момент, когда я услышала, что вокруг меня поднялся шум, началась возня, и почувствовала, как они пытаются оттащить меня обратно к лестнице, я наконец заметила, что ремешок моей сумки зацепился за пуговицу на Ирьиной кофте; в результате всех этих растаскиваний, толкотни и брыканий я потеряла равновесие, покачнулась в сторону Ирьи и вместе с ней ввалилась в прихожую.

Однако оказалось, что я зацепилась не только за Ирью. Пока я пыталась удержать равновесие, совершая на цыпочках неуклюжие танцевальные па, заметила две важные вещи: прежде всего, мой рукав зацепился за ручку двери и тянул ее за собой, второе — то, что из быстро сужающегося дверного проема доносились беспокойные крики типа «что эта тетка там делает». Кричала конечно же та ужасная Хятиля.

Безусловно, я была совершенно не против, чтобы дверь захлопнулась как можно быстрее. Некоторое время глаза привыкали к полумраку, свет падал только от небольшой, мерцающей на столе лампы Тиффани, мозаичный плафон которой, набранный из разноцветных стеклышек, висел на хвосте чего-то бронзового и кошкоподобного, потом пришлось снова переключиться на Ирью. Несмотря на потасовку в дверях, ей тоже удалось удержаться на ногах — она стояла в углу у вешалки для верхней одежды и отрешенно смотрела на старинную посудину-маслобойку, из которой торчали зонтики, палки для ходьбы, хоккейные клюшки и совершенно не вяжущаяся с остальным скарбом трость с серебряным набалдашником. Ирья не плакала, но было видно, что за последнее время слез ею было пролито немало, ее глаза глубоко ввалились, оказавшись на самом дне глазниц, и напоминали два тлеющих метеорита.

— Что случилось? — снова спросила я, и мы обе вздрогнули от этого вопроса.