С киноаппаратом в бою - [18]

Здесь, перед страшным ликом смерти, все стали роднее и ближе. Мать погибших сыновей — она чувствовала себя матерью этих, оставшихся в живых…

Немцы все ближе и яростней наседали на Севастополь. От города остались руины. Редкие уцелевшие домики выглядели странными островками.

Однажды меня вызвали в Военный Совет Черноморского флота.

— Вашей киногруппе надо перебазироваться в Туапсе, — сказал контр-адмирал.

— А как же Севастополь останется без оператора?

— Приказы командования не обсуждаются! Положение очень серьезное, и мы не сможем в дальнейшем вам всем гарантировать переброску на Большую землю. Сколько вас?

— Два оператора, два ассистента. Разрешите, товарищ контр-адмирал, хоть одному оператору остаться в Севастополе.

Немного подумав, контр-адмирал согласился.

— Только предупреждаю еще раз, что никаких гарантий на возвращение не даю. Решите сами, кто из вас останется, и доложите мне рапортом сегодня же. До свидания! Желаю успеха. Будьте осторожны и не лезьте на рожон.

Мы устроили небольшое совещание. Нас было трое. Левинсон и Короткевич недавно ушли на Большую землю со снятым материалом.

Мы долго спорили. Ребята придерживались мнения, что если уходить, то всем, или всем оставаться. Но приказ командования мы не могли нарушить. В конце концов было решено, что остаюсь я.

Так проводил я своих друзей в дальний и опасный путь.

На другой день под вечер я отправился навестить своих знакомых в Косой переулок. На месте маленького домика зияла огромная воронка. Успели или не успели они спрятаться в убежище?

Сколько я просидел наедине со своими мыслями, не знаю. Меня окружала влажная жирная темень. Наконец, поборов нахлынувшую тоску, я пошел, сокращая расстояние, не как всегда, по Большой Морской и Нахимовскому, расчищенным от завалов, а свернул по вытоптанной среди битого ракушечника тропинке и стал подниматься в гору. Этот путь я изучил и мог пройти с завязанными глазами прямо до гостиницы.

Ракеты на короткий миг выхватывали из чернильного мрака фантастические, застывшие скелеты домов и обгорелых акаций.

Подул теплый ветерок. Зашелестели листья где-то наверху, среди груды развалин… И вдруг полилась музыка. Что это?

Видно, ожил где-то в руинах уснувший динамик?

Меня не удивила музыка в темном разбитом городе. Меня поразил ее необычный характер. Я почувствовал в ритме этой музыки шаги, четкие, упрямые, тяжелые.

Что это? Может быть, это немцы победно входят в поверженный город?..

Да, это только фашисты могут так шагать.

Передо мной возникла мрачная картина покоренной врагом Родины. Музыка растворялась в мерцающем свете ракет, а черные протянутые к небу руки руин, казалось, взывали о помощи.

Такого я никогда раньше не слышал.

Может быть, появилось на свет великое произведение искусства, потрясающее душу, проникающее в самое сердце. Его мелодия тонким звуком трубы нарисовала в ночи резкий силуэт войны.

Новый порыв горячего ветра прервал концерт. Только сердце продолжало отбивать ритм оборванной ветром мелодии.

Месяц высунул из-за зубчатых развалин свой тонкий золотой серп. Прошила пунктиром темное небо пулеметная очередь.

Я поднялся и пошел дальше по узкой тропинке. Где-то высоко-высоко послышался характерный звук одинокого «фокке-вульфа».

Вдруг совсем недалеко от меня раздались три выстрела.

Враг подавал сигналы самолету.

Я замер на месте, плотно прижавшись к еще теплой стене.

— Стой! Кто идет? — Громко лязгнул затвор автомата.

Раздался осторожный шорох шагов и невнятный шепот.

Вдруг мимо меня что-то пролетело. «Граната», — подумал я. Раздался взрыв. За соседней стеной страшный вопль прорезал тишину. Ударила автоматная очередь. Трассирующие пули огненными брызгами разлетелись в темноте.

Потом послышалась команда, недалеко прошли несколько человек. Синий луч фонарика выхватывал из темноты ноги в сапогах, тропинку, автоматы в руках… Кого-то несли, а он протяжно стонал. Шаги затихли вдали, и снова наступила тишина. Я догадался, что диверсанты уничтожены и наш патруль уносит раненого товарища.

Поднявшийся месяц залил ярким светом место ночного происшествия. В ушах опять зазвучала прерванная симфония…

Я не знал, что на другом конце страны, в другом осажденном городе известный всему миру молодой композитор написал эту гневную, страшную, удивительную музыку. Она навсегда связана для меня с образом Ленинграда и родного, до боли родного Севастополя — «Русской Трои», как прозвал его враг.

13. Кто стрелял?

Ночью вошли на полном ходу в порт теплоход «Абхазия» и эсминец «Свободный». Буксир брант-вахты торопливо загородил бонами вход в Северную бухту.

«Абхазия» доставила с Большой земли подкрепление, боезапасы и продовольствие.

Утром, взяв камеру, я пошел из гостиницы «Северной» на обрывистый берег Южной бухты, где внизу у самого берега стояла, разгружаясь, «Абхазия».

У Минной я встретил своего друга — фотокорреспондента Бориса Шейнина. В разговорах мы незаметно дошли до берега, и только уселись у самого края обрыва на ржавые якоря, реликвии 1854 года, как объявили воздушную тревогу.

Борис стоял рядом, плотно прижавшись своим плечом к моему. Так, чувствуя близко друг друга, было легче ждать…