С кем протекли его боренья - [3]

До какой степени была бедна и сиротлива детская поэзия «дочуковской» эпохи, сейчас даже трудно себе представить. В книге "Матерям о детских журналах" (никогда не перепечатывавшейся после 1911 года) Чуковский остроумно — и опять же один из первых! — показывает, чем плоха и почему вредна "литература для взрослообразных детей", образцами которой были заполнены тогдашние детские журналы. Культурный герой детских журналов, по аттестации Чуковского, — «уменьшенный», "детскообразный" двойник культурного героя кинематографа — готтентота, дикаря "с серьгой в носу" (об этом подробно — в его книге "Hат Пинкертон и современная литература").

"Детских поэтов у нас нет, а есть бедные жертвы общественного темперамента… для которых размер — проклятье, а рифма — Каинова печать".

"Дети живут в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие, ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи… Задача детского журнала вовсе не в том, чтобы лечить детей от детского безумия — они вылечатся в свое время и без нас, — а в том, чтобы войти в это безумие, вселиться в этот странный, красочный, совершенно другой мир и заговорить с детьми языком этого другого мира, перенять его образы и его своеобразную логику… как это в последнее время хорошо уловили в Европе… Еще Толстой кричал когда-то об этом, но его никто не услышал, и он сам не услышал себя. Если мы, как Гулливеры, хотим войти к лилипутам, мы должны не нагибаться к ним, а сами сделаться ими".

Чуковский заинтересованно ищет такие издания среди детских журналов и находит, например, «Тропинку», которая "верит в этот мир детских видений и страхов, — и вот у нее забор разговаривает с бочонком, а на малиновом кусту растут пряники и конфеты, а Зайчик Иваныч ставит самовар… Бояться упоминания и рассказов об ангелах, чертях, чудесах, разных необыкновенных деяниях и происшествиях нечего, так как дитя свой человек в области чудесного.

И не оттого ли у «Тропинки» звери так тесно сплетены с Богом, тараканы с Мадонною, зайчики с Вифлеемом, что «Тропинка» выполняет именно эту миссию детского воспитания: мерит окружающее мерилом «нашего», "национального", деревенского быта, а в деревенском быту пес Валетка такой же близкий и родной персонаж, как чумазый дьявол, намалеванный в церкви… как Федора, ходящая по мытарствам, — и все это очень драгоценно, и если можно в чем упрекнуть «Тропинку», так это именно в том, что она и знать не хочет городских чудес и городской чертовщины".

"Городских чудес и городской чертовщины"… Кажется, в этих словах есть какой-то ключ к будущим сказкам самого Чуковского. Он дальше развивает замечание о том, что современная сказка мерит окружающее мерилом «нашего», "национального", «деревенского» быта — но в ней совсем нет «нашего» городского быта, городской улицы и городских ритмов. Похожие мысли он проводит и в своих исследованиях «взрослой» поэзии — в книге "От Чехова до наших дней" речь идет о том, что новаторство современных поэтов находится в прямой связи с «городским» характером их творчества, о том, что город является главным "действующим лицом" поэзии Блока… Эти идеи Чуковского удивительным образом совпадают с пастернаковским наблюдением — в 1957 году, в биографическом очерке "Люди и положения", он, характеризуя блоковское творчество, писал: "Как подходил этот стиль к духу времени, главным лицом которого был город, главным событием — улица… Суммарным миром, душой, носителем этой действительности был город блоковских стихов, главный герой его повести, его биографии". Как тут не вспомнить, что Чуковский находился под огромным влиянием личности и поэзии Блока, а первая его сказка «Крокодил», как заметили исследователи, — типологически как бы «младшая», "детская ветвь" блоковской поэмы «Двенадцать» (на эту параллель указывают Б. Гаспаров и И. Паперно). А Мирон Петровский, наблюдательный и тонкий читатель Чуковского (и автор первой — и пока единственной — его биографии), обращает внимание на то, что "в рисунках Ре-Ми к «Крокодилу» хорошо просматриваются и легко узнаются черты блоковского Петербурга".

Может быть, одно из главных открытий Чуковского — детского поэта, городского поэта — и состояло в том, что он к этой тесной сплетенности зверей, людей, насекомых, к "сплетенности земного мира — с миром Hебесным" добавил "городской быт", "городские чудеса", "городскую чертовщину"…

Есть в книге главка "Детские журналы за 1910 год" — год, который для России был вполне мирным. Hо, судя по встревоженному журнальному обзору Чуковского, некоторые чиновники военного ведомства и издатели детских журналов — например, "Задушевного слова" — считали, что временное отсутствие военных действий не должно стать помехой для милитаристской обработки детских умов:

"Вспоминая, например, с умилением "взятие Риги", зачем оно ("Задушевное слово". — О. К.) рассказывает детям, что осада этого города "стоила русским войскам 10 тысяч человек", а неприятелям — "60 или 70 тысяч человек" и что когда, "истомленные продолжительной осадой, болезнями и лишениями в пище и одежде, разрушительной бомбардировкой, рижане наконец сдались", — то "радостно отозвалась рижская победа во всех концах русской земли"?