С гор вода - [53]

— Нет. Нисколечко!

Он уставился в ее глаза своим липким взором, будто исповедая ее душу. Его серые, втянутые щеки чуть колебались от дыхания. Пахло трупом с его губ.

Валентина Михайловна упрямо повторила:

— Ни о чем я не догадываюсь…

И опустила глаза.

Он подумал:

«Нет, догадываешься».

— Что ты на меня так глядишь? — спросила его Валентина Михайловна с едва уловимым оттенком раздражения, чувствуя на своем лице его словно ползающий взор, такой тяжелый и колкий.

— Напрасно не догадываешься, — заметил он сухо. — О чем же и говорить умирающим, как не о духовной. Так вот слушай, каковы будут эти мои последние распоряжения… — Серые щеки Столбушина вновь сильно втянуло. — Ближайшие мои родственники, ты сама знаешь, каковы они есть. Мужичье, сиволдаи, не знающие цены деньгам. Сторублевая бумажка для них чуть-чуть что поменьше миллиона, а потому более десяти тысяч я на всю их артель не оставлю. Не к чему. Да ты меня слушаешь? — спросил он сурово.

— Слушаю, — отозвалась Валентина Михайловна чуть слышно.

Сердце бурно толкалось в ее груди, и словно легким угаром наполняло ее голову от неопределенных ожиданий.

«От него всего можно ожидать, — мелькало непрерывно в ее вдруг отяжелевшей голове, — всего, всего самого злого и неожиданного!»

— А все остальное, — заговорил снова Столбушин, — за исключением этих десяти тысяч, — имение, мельница, завод и все, какие найдутся деньги, — я решил завещать…

«Кому? — мучительно носилось в мыслях Валентины Михайловны. — Кому?»

— Тебе, — коротко и сухо закончил Столбушин.

— Зачем? — спросила она. — Зачем так много, и потом с какой стати ты расстраиваешь себя этими преждевременными распоряжениями? — заговорила она поспешно, чересчур поспешно, и ее слова звучали как-то раздвоенно, как клавиши фальшиво настроенного инструмента.

Болезненно-восприимчивым слухом он услышал это и прерывисто всхлипывающим дыханием глубже втянул щеки. Кожу у его висков заметнее собрало в складки.

«Радуется», — подумал он с холодом у сердца.

— А ты меня все-таки не перебивай, — попросил он ее скорбно.

— Я тебя слушаю, — виновато выговорила она, потупляя глаза.

Он сказал:

— Это мое решение непоколебимо, и на днях я поеду в город, чтобы оформить его надлежащим порядком. Ты была мне хорошей и ласковой женой и верным другом. Ближе тебя у меня никого нет. И разве я мог позабыть о тебе в моем последнем распоряжении?..

Слова его звучали искренно и тепло. Валентина Михайловна приподнялась, подошла к мужу, опустилась рядом с ним на колени. Жгучее, мучительное чувство стыда охватило ее сердце.

«Прости меня за все, за все, за все», — думала она, стискивая руку мужа в покаянном порыве.

В том же беспредельном порыве она потянулась к его губам, но с этих губ отвратительно несло смрадом смерти.

Столбушин отстранил ее, догадавшись о ее невольном отвращении. И понуро вышел из комнаты.

«Умирающим ничего не надо», — думал он, вышагивая по двору.

А солнце светило так ярко и щедро, и так хотелось, так хотелось жить.

После обеда, когда Столбушин спал, Валентина Михайловна взяла книгу, прошла в сад и легла на траву, уносясь взором в безмятежные глубины неба. И ей въявь пригрезилось:

Апрельское мягкое солнце ласково нежило сад. Цвел шиповник, и гудели пчелы. А она с звонким смехом, которым искрилось все ее существо, бежала по аллее, желая лукаво спрятаться от Ингушевича. Но он нашел ее и, взяв ее за руку, сказал:

— Я вас люблю!

— А муж? — вскрикнула она, сотрясаясь от безмятежного смеха.

— Вы его не любите и никогда не любили! Вы вышли замуж, чтоб сделать выгодную партию!

— Ого! — воскликнула она.

— Да-да! Вы даже еще и не догадываетесь о том, какое блаженство любить и целовать губы любимого, — жарко говорил Ингушевич.

— Разве это так сладко? — спросила она его, играючи, упиваясь своею игрою. — Ужели?

— О-о, — воскликнул Ингушевич, — за эти радости можно отдать всю жизнь!

Она опять шаловливо спросила:

— Но что скажет на это мой муж? Как вы думаете?

— Ваш муж? — спросил Ингушевич и резко, сердито добавил: — Но ведь ваш муж умер вот уже год тому назад! Вспомнили тоже!

— А-а, — простонала Валентина Михайловна, порывисто поднялась с травы и, забыв о книге, пошла к дому.

И увидела поспешно вышагивавшего к ней навстречу Ираклия. Лицо его, как ей показалось, было озабочено.

«Муж умер! — вдруг пронеслось в ней жарким опустошительным вихрем. — И Ираклий идет сообщить мне об этом!»

Всей своей протестующей мыслью ей хотелось закричать:

«Гнусная я, гадкая, гнусная…»

Ираклий подошел и сказал:

— Чай для вас сервирован на маленьком балкончике-с.

Когда она уже прихлебывала из чашки свой чай, Ираклий сдержанно и чопорно доложил ей:

— А с Ингушевичем полчаса назад несчастье на мельнице произошло. Очень занятный казус…

— Что такое? — выговорила она, вся холодея.

— Колесом его зацепило и в машины втащило…

— Ну, что же? — совсем задохнулась она. — Что с ним? Он жив?

— Абсолютно жив и даже смеются! Только пиджак ему попортило. В момент выхватить его поспели.

— Как вы говорить ни о чем не умеете! — вдруг раздражилась она. — Оставьте меня одну, ради Бога.

Ираклий ушел, а она, припав головой к столу, истерично разрыдалась.