С Евангелием в руках - [147]

Однако уже Платон знает, что такое Чистилище. Это видно из диалога «Федон», в котором Сократ говорит о посмертной участи человека. Он утверждает, что умершие, преступления которых неисправимы, низвергаются в Тартар, а прожившие жизнь свято освобождаются от заключения в земных недрах, приходят в страну высшей чистоты и живут в настолько прекрасных обиталищах, что рассказать об их блаженстве почти невозможно.

Третья доля выпадает державшимся в жизни середины: они оказываются близ берегов Ахеронта, где живут, очищаясь (καθαιρομένη) от прегрешений, совершенных при жизни. Подобная участь ожидает и тех, кто совершил преступления тяжкие, но всё же искупимые. Последние ждут, чтобы именно те люди, которым они при жизни нанесли обиду, простили их, и страдают до тех пор, пока не вымолят у своих жертв прощения.

Из этого рассказа достаточно ясно вырисовывается образ Чистилища, причем, как всегда у Платона, он оказывается не только ярким, но и объемным. В нем ощущаются пространство и глубина, высота небесного свода, воздух и бесконечность – всё то, что будет потом так поражать читателя в поэме Данте.

Позднее образ Чистилища появится у Вергилия, который в «Энеиде» заставит Энея спуститься, как некогда сделал это Одиссей, туда, где пребывают тени умерших. Вергилий подробно описывает скорбные поля, где Эней встречает души безвременно умерших младенцев, самоубийц и, наконец, тех, кто погиб от несчастной любви, – страсть не оставляет их и после смерти.

Сразу вспоминается посмертная судьба Паоло и Франчески и вообще первые круги Ада у Данте. Как в «Энеиде», так и у Данте умершие не мучаются физически, но чудовищно страдают от нравственной боли. Далее Эней видит убитых в бою воинов и только затем попадает (сказать, что он туда спускается, исходя из текста Вергилия, невозможно – это резко отличает Аид «Энеиды» от Ада «Божественной комедии») в «жестокие царства», где корчатся от мук те, кто до самой смерти (dum vita manebat – «пока в них оставалась жизнь») продолжал совершать нечестивые поступки. Они наказаны и будут мучиться вечно. Это уже очень похоже на Дантов Ад.

Оттуда Эней попадает в Элизий, где в тенистых и в то же время напитанных солнечным светом рощах живут счастливые души. Но их мало, ибо в большинстве своем одни усопшие «наказанья несут, прегрешенья былые в муках свои искупая», другие – «в пучине широкой грех омывают постыдный», у третьих греховность выжигается огнем (exuritur igni). Эней видит это «Чистилище» только издалека и узнает о нем из рассказа своего отца Анхиза.

Слово «очищаются» Вергилий (в отличие от Платона) не употребляет, но нарисованная им картина в целом уже близка к тому образу «очистительного огня», что появится в VI веке в «Диалогах» святого Григория Великого и затем займет важное место в средневековых латинских видениях. Важно отметить, что Платон и Вергилий говорят о посмертном очищении от грехов в контексте переселения душ, чего христианские авторы, разумеется, в виду не имеют.

С точки зрения Вергилия, души человеческие очищаются для того, чтобы затем они, «память утратив, свод увидели вышний снова… и желанье познали бы в тело вернуться». У святого Григория очищение душ усопших «от некоторых не тяжких прегрешений» осуществляется не для возвращения к этой, но для будущей жизни. Поэтому он говорит о Чистилище намного более сдержанно, чем это делает Платон, предупреждая читателя, что ему «следует знать, что даже и от самых малых грехов никто не получит очищения, если он, находясь еще в этой жизни, не заслужит добрыми делами прощения в будущей».

Данте рассуждает еще осторожнее. Он, словно развивая мысль святого Григория, предлагает нам пройти через Чистилище при жизни. Беатриче проводит поэта, который «устремил шаги дурной стезей», через Ад и Чистилище, «чтоб с ложного следа вернуть его», ибо уверена, что это путешествие приведет Данте к раскаянию и обновит его жизнь. Никаких других целей, отправляя его в странствие по местам, куда путь для живого обычно закрыт, она не преследует.

Чистилище в «Божественной комедии» – гора с крутыми склонами; к вершине ее ведет лестница, но она то и дело прерывается, и тогда вверх приходится карабкаться по тропинке, почти отвесной. Данте рисует путь, который напоминает лестницу преподобного Иоанна Лествичника. Это трудный и утомительный путь наверх, который, однако, в какие-то моменты вдруг неожиданно оказывается легким и радостным, – последнее случается, когда путник преодолевает еще один грех. Вот доминанта Дантова «Чистилища», а совсем не тот «очистительный огонь», о котором, как правило, говорят средневековые визионеры.

Об огне у Данте упоминается, но он всегда остается на втором плане. Как высокая гора Чистилище впервые изображается в видении блаженной Матильды из Хакенборна (XIII век); именно отсюда, скорее всего, взял этот образ Данте, язык которого во второй кантике «Божественной комедии» до того насыщен совершенно особой лексикой, что иногда кажется, будто читаешь руководство для альпиниста.

Данте преодолевает «горный склон», который вырастает перед ним «стеной такой обрывистой и строгой, что самый ловкий был бы устрашен», оглядывает крутые скаты, поднимается с утеса на утес, проходит между сжатых скал и ступает «на верхний край стремнины оголенной». Порой он видит: «так высока скалистая стена, что выше зренья всходит к небосводу». Стоит Данте на минуту задержаться, как Вергилий сверху окликает его. Поэт поднимается на крутой откос и, когда тропа идет над бездной, проходит по кромке, «где срывается скала».