С этим я справлюсь - [74]

Я спросила:

– Что делают с лошадью, после того, как пристрелят? Ее… хоронят?

– Не знаю. Думаю вряд ли.

Возле постели были цветы и виноград, несколько журналов, две-три книги. Наверное, мне тоже следовало что-нибудь принести.

– Конечно, прошло мало времени, но… – начал Марк. – Есть же другие лошади. Мы могли бы поехать весной посмотреть и выбрать…

– Вряд ли я захочу другую.

– Посмотрим. – Он погладил мою руку.

Все это было очень странно.

С тех пор, как я вышла за него замуж, он иногда смотрел на меня так, словно ненавидел. Из-за моих дружеских отношений с Терри, или потому, что отклоняла его ласки. Марк мог вдруг побледнеть и ужасно разозлиться. Но после того, как я втянула его в сумасшедшую гонку по невозможной местности, когда он из-за меня чуть не сломал себе шею, он вроде бы нисколько не сердился.

Миссис Ротлэнд уехала к себе в среду. Я каждый день навещала Марка. Врачи сказали, что он сможет вернуться домой в следующий понедельник.

Вечером в среду, когда я уже собиралась ложиться спать, позвонил Терри. Он принес свои соболезнования, выразил надежду, что Марк скоро поправится, и спросил, правда, что дела были так плохи?

Я подтвердила. Он говорил ещё минуты две, потом спросил:

– Тебе известно, что продажа фирмы Ротлэндов решена?

– Мне некогда было об этой думать.

– Ну разумеется, ни об этом, ни обо мне.

– И о тебе тоже. Прости.

– Да ладно, заиграно. Живи, как живется. Когда Марка выписывают?

– В понедельник.

– Пойдем куда-нибудь в пятницу?

– Нет, Терри, не могу.

– Плохо себя чувствуешь?

– Просто несчастной.

– Тем более нужно развлечься.

– Спасибо, не могу. – Я думала, что в пятницу меня уже здесь не будет.

– Давай договоримся так: я позвоню ещё раз завтра, когда приду с работы, может быть, ты передумаешь.

– Хорошо. – При этом я думала: завтра вечером меня здесь тоже не будет.

– Значит, я рассчитываю на тебя в пятницу вечером, дорогая. Видит Бог, после таких неприятностей нужно встряхнуться. Может, сразу договоримся?

– Позвони завтра вечером, – сказала я. – Тогда скажу точно.

В четверг утром я вновь навестила Марка. Он уже сидел в кресле, хотя выглядел все ещё плохо. Встреча была саман обычной, и мне даже не верилось, что она последняя.

Марк сказал:

– У меня предчувствие, будто для нас с тобой все начинается заново.

– У тебя все ещё есть желание попробовать?

– Да, если оно есть у тебя.

Таким он мне нравился больше. Или дело в старой человеческой привычке выше ценить то, что навсегда оставляешь? Во всяком случае, на долю секунды во мне вдруг вспыхнула жуткая тоска о той жизни, которая могла у нас быть. Я словно вдруг увидела её вдали. Но это был лишь сентиментальный порыв, потому что я никогда не смогла бы жить такой жизнью.

Вернувшись домой, я попыталась написать Марку хоть несколько строчек на прощание. Шесть раз я начинала, но ничего путного не вышло, и я сожгла записку. Молчание может быть лучшим прощанием.

Я сказала миссис Ленард, что останусь у друзей, которые живут рядом с больницей, и вернусь вместе с Марком в понедельник. Так легче было отнести вещи в машину без лишних расспросов и подозрений.

Отсюда до Барнета час езды, ещё полчаса, чтобы зайти в типографию и открыть сейф, потом четыре-пять часов, чтобы добраться до Торки. Значит, я буду у мамы примерно около полуночи. Они всегда поздно ложатся и поздно встают, поэтому, если повезет, я успею прежде, чем запрут дверь на ночь. Там я переночую, а утром все расскажу маме. Господи, помоги! К обеду или даже раньше я уеду. Попытаюсь вылететь из аэропорта в Эксетере.

Я поехала в Барнет.

По дороге мной все больше овладевало какое-то странное чувство. Вдруг я по-настоящему почувствовала, что Фьюри больше нет, что он погиб такой ужасной смертью и фактически по моей вине. Раза два или три мне пришлось смахивать слезы перчаткой, и я чуть не сбила велосипедиста.

Машину я поставила в переулке за магазином. Самым трудным было проникнуть в типографию так, чтобы никто не видел, а я не знала точно, который из трех ключей открывает входную дверь. Если долго копаться, можно привлечь внимание полицейского; но оставалось только рискнуть.

Я прошла прямиком к двери и, не глядя по сторонам, поднялась на две ступеньки. В конце концов, я жена директора. Первый ключ вошел в замочную скважину, но не поворачивался, а потом застрял и никак не вытаскивался. Пока я билась, проехали две машины. Наконец я вырвала этот ключ и сунула следующий. Он подошел, и я нырнула внутрь.

Там было темно, свет проникал только из окошка над дверью. Следующую дверь я не стала плотно прикрывать, чтобы хоть какой-то свет падал внутрь. В коридоре тоже было темно, но я знала в нем каждый дюйм. Надо пройти вглубь, повернуть направо, и там подняться по лестнице.

Дверь внизу у лестницы вела в печатный цех. Обычно её закрывали на ночь, но сегодня она осталась открытой. Я остановилась в дверном проеме и осторожно заглянула внутрь.

Через окна свет с улицы падал на машины и кипы бумаги; но больше всего меня поразила тишина. Мне не приходилось бывать в пустых цехах, и безмолвие казалось глубже оттого, что я помнила стоящий здесь все время шум.

И тут в абсолютной тишине раздался шелест. Я окаменела, прислушиваясь. Это из-за сквозняка шуршала бумага. Вздохнув, я зашагала по лестнице.