С этим я справлюсь - [3]

Пока я заваривала чай, мама оглядывала меня с ног до галопы, словно кошка, облизывающая своего котенка. Я привезла подарки: меховую горжетку маме и перчатки Люси, но маму всегда следовало вначале подобающе настроить, долго ходить вокруг да около, чтобы в конце концов она тебе сделала большое одолжение, принимая подарок. Опаснее всего дать заподозрить, что у меня слишком много денег. Мама слово в слово следовала библейским заповедям, висевшим в рамке у неё в спальне, и не дай Бог ляпнуть что-то невпопад. И все же я её любила и ни о ком столько не думала, как о ней, ведь маме хватало силы воли вести свою борьбу за существование, и она всегда свято придерживалась своих принципов. А все её принципы шли от священного писания. До сих пор помню, как она мне всыпала в десять лет, когда я попалась на воровстве. Я не перестаю ею восхищаться, хотя мне это вовсе не доставило удовольствия и после этого я ничуть не изменилась к лучшему, лишь стала действовать так, чтобы она не узнала.

– Французский шелк, Марни? – вдруг спросила мама, глядя на мое платье. – Должно быть, бешеных денег стоит?

– Двенадцать гиней, – ответила я, хотя заплатила тридцать. – Купила на распродаже. Нравится?

Мама не ответила, но, беспокойно заворочалась на стуле, сверля глазами мою спину.

– Как мистер Пембертон? Все хорошо?

– Да, очень.

– Вот на каких людей нужно работать! Я часто говорю приятельницам: Марни служит секретарем миллионера, так он относится к ней, как к родной, верно?

Я заварила чай.

– У него никогда не было детей. Но он, конечно, добр ко мне.

– Но ведь он женат? Наверно, она видит его гораздо реже, чем ты.

– Об этом мы уже достаточно поговорили, мама, – отрезала я. – У нас с ним ничего нет. Я секретарь, и только. Одни мы никуда не ездим. Не волнуйся, мне ничего не угрожает.

– Я часто представляю, как ты разъезжаешь по всему свету, и ужасно волнуюсь. Мужчины всегда стараются застать нас, женщин, врасплох. Нужно быть очень осмотрительной.

И тут вошла Люси Пай, при виде меня пискнувшая, как мышка. Мы расцеловались, и я принялась раздавать подарки. А когда с этим было покончено, оказалось, что чай остыл, и Люси засуетилась, заваривая новый.

Мама стояла перед зеркалом, примеривая горжетку.

– Как лучше – под самое горло или спустить на плечи? Так смотрится богаче… Марни, ты слишком соришь деньгами.

– Но для того они и существуют.

– Для того, чтобы тратить их разумно. Об этом тебе следует подумать. В Писании сказано: любовь к злату – корень всех зол. Я тебе это уже говорила.

– Да, мама. Но там же сказано, что у любой вещи есть цена.

Мама сурово насупилась.

– Не кощунствуй, Марни. Не потерплю, чтобы моя дочь глумилась над священным Писанием.

– Да что ты, мама, ни в коем случае. – Я сдвинула мех ей на спину. – Вот так носят в Бирмингеме. И тебе так лучше.

Потом мы все сели пить чай.

– На прошлой неделе я получила письмо от твоего дяди Стивена из Гонконга. Он там в порту прилично зарабатывает. Я ни за что не смогла бы жить среди желтокожих, но ему всегда хотелось чего-нибудь особенного. Потом найду его письмо. Он передал тебе привет.

Мамин брат дядя Стивен был единственным мужчиной, не безразличным мне на этом свете, хотя я его почти не видела.

– Куда мне такие меха и все прочее? – вздохнула мама. – Твой отец никогда не делал мне таких подарков.

Она священнодействовала с кусочком булочки: осторожно подцепив его большим и указательным пальцами, словно он был хрустальным, положила в рот и осторожно начала жевать. Тут я заметила, как распухли суставы на её руках, и стало стыдно за свою иронию.

– Как твой ревматизм?

– По-прежнему. По эту сторону улицы слишком сыро. После полудня солнца вообще не бывает; покупая дом, мы об этом не подумали. Иногда кажется, что стоило бы переехать.

– Трудно найти что-то приличное за те же деньги.

– Да, но все зависит от того, в каком доме ты хочешь видеть свою маму. На Катберт-авеню, недалеко отсюда, есть прелестный домик. Стоит пустым с тех пор, как хозяин умер от лейкоза. Говорят, перед смертью побелел, как бумага, и селезенка раздулась. Там две гостиных, три спальни, кухня, и мансарда. Нам бы в самый раз, верно, Люси?

Тот глаз Люси, что был побольше, стрельнул в меня из-за чашки, но она промолчала.

– И на каких условиях его сдают? – спросила я.

– Можно узнать. Конечно, будет несколько дороже, но там всегда солнце, и недалеко отсюда.

– Мне нынче снился сон, – сказала вдруг Люси. – Что с Марни случилась беда.

Казалось, долгое отсутствие, другая жизнь, особенно моя, должны были вытравить все прежние привычки, сделать человека взрослым. И все же от тона Люси мое сердце мучительно сжалось, словно мне опять двенадцать, я сплю вместе с ней, и по утрам Люси будит меня словами: «Мне нынче снился сон». Тогда казалось, со дня на день что-то обязательно случится.

– Какая беда, о чем? – вспылила мама, не донося до рта очередной кусочек булочки.

– Не знаю, до этого не дошло. Я просто видела, как она входит в эту дверь, в слезах и платье все в клочьях.

– Играла да упала, может быть, – предположила я.

– Да ну их, твои глупые сны, – отмахнулась мама. – В твоем возрасте пора бы поумнеть. Седьмой десяток, а все как малое дитя. «Мне нынче снился сон!» Кого интересуют твои старческие глупости!