С Ермаком на Сибирь - [41]

— Наденьте на Мунгала голубую в серебре узду — так и подведете его царю. Давай следующего.

Татарин подвел к Ермаку прекрасного солового коня. На солнце он казался золотисто-розовым. Нижняя челка, грива и хвост были белые. Размытый, разобранный руками и расчесанный навес[49] сверкал на солнце. Конь не стоял и играл на месте. По спине и по крупу протянулся темный ремень. Три ноги были по щетку белые, четвертая — правая передняя черная. Прекрасные большие глаза косили на Ермака. Кругом зачмокали от восторга татары.

— Це… це… це… вот лошадь… ай-да лошадь!..

Казаки качали головами.

— Красота неписаная!

— Божие творение.

— Такому коню цены не сложить.

Дрожащим от радостного волнения, что так всем понравилась лошадь, докладывал Ермаку Слепый.

— Алтын — по-нашему Червончик… Эта масть, атаман, почитается у татар священной. Царская это масть. И такой конь — счастье приносит.

— Наденьте на него зеленую узду в золоте.

И как надели, еще больше залюбовались лошадью казаки.

— Дозволь, атаман, провести.

— А ну, проведи… Рыской.

— Не идет, а играет.

— Хозяина веселить.

— Сигает-то как!.. Ах ты…

— Да, только царю на ней и ездить.

— У кого другого такого коня увидал бы — ей-богу украл бы… Даже у тебя, атаман, — пошутил есаул Мещеряк.

— Сказано в писании: не завидуй, — усмехнулся Ермак.

— Про коня, атаман, в писании ничего не сказано. Там писано — ни вола его, ни осла его… Мне волов и ослов — без надобности.

— Ни всего, елико суть у ближнего твоего, — внушительно сказал атаман. — Давай дальше. Замерзнешь тут с вами. Мороз-то какой лютый!

На смену соловому стал светло-рыжий коренастый красавец…

* * *

После выводки Ермак с Иваном Кольцо и Федей вернулись в избу.

— Замерз! — сказал Ермак Феде. — Кусает сибирский мороз-то!..

Он скинул с лавки большой воловьей кожи кубический цибик.

— Ты мне сказывал — невеста у тебя в Москве есть.

— Есть и невеста, — ответил, краснея, Федя.

— Любишь?

Федя совсем спекся.

— Люблю, — чуть слышно сказал он.

— Ну сыпь сюда ей подарки от меня. Скажи — посаженым отцом твоим Ермак — донской атаман. Да кликни-ка, брат, Восяя.

Восяй, седой, от заиндевевшей на морозе шерсти, радостно оживленный, вбежал в избу. Будто спрашивал он: «ну что еще надо от Восяя? На что Восяй понадобился?»

— Ишь ты какой! Что бобер камчатский седой, — показал на собаку Иван Кольцо.

— Мороз всякого разукрасит, — сказал Ермак и подозвал Восяя к себе.

По лавкам были разложены дорогие мха.

— Ну, Восяй, — сказал Ермак, ласково гладя собаку по голове. — Ты своего хозяина любишь?.. Уважаешь?.. Как невесту-то твою, Федор, звать-величать? — спросил Федю Ермак.

— Наталья Степановна.

— Ты, Восяй, и Наталью Степановну знаешь? Ишь хвостищем-то своим завилял, замахал… Будто и правда понимает, о ком говорят.

— Он, атаман, слова понимает, — потупясь, робко сказал Федя.

— Ладно. Так ты и хозяйку свою будущую любишь? Эге! Глаза-то разгорелись… И пасть даже открыл… Ну-ка, Восяй, принеси для нее собольков.

Восяй в два прыжка был у лавки с мехами, схватил сверху соболей и подал Ермаку. Тот передал связку Ивану Кольцо.

— Клади, Иван, в цибик — это свет Наталье Степановне от меня на шубу сибирскую. А теперь, Восяй, тащи-ка нам лисицу.

Восяй кинулся к красным лисьим мехам, но Ермак строго окликнул его и показал толстым своим пальцем на дорогих черно-бурых, совсем почти черных лисиц, лежавших на низкой печи. Восяй понял указание Ермака и схватил прекрасный мех.

— И еще один! — пальцем показал Ермак.

— О, атаман! — простонал Федя. — За что меня жалуешь?

— Полюбился мне, за то и жалую. Это на воротник к той шубе. А теперь уже не по собачьей части. Возьми-ка вот тот темно-синий китайский шелк золотыми цветами тканный — это ей на отделку. Да вот это зеркальце из ханского дворца с гладким серебром и ларец березовый с жемчужным прибором…

— Атаман, — простонал Федя.

— Не каждый день, браток, казаки Сибирское царство берут. Было бы чем тебе и молодайке твоей попомнить нас и, когда умру, помолиться за меня. И, слушай, Федор! Оженишься и с войском, о котором прошу великого государя, поезжай обратно в Сибирь насаждать обычай русский, приветливою лаской в своей семье приучать и татар к Русскому православному обычаю. Так от Владимира Красное Солнышко, что сидел семьсот лет тому назад в стольном граде Киеве, повелось, что в новые страны шел с мечом богатырь казак, за ним инок с крестом, за ними купец и земледелец. Отцу Досифею наказал я по всем городкам сибирским церкви православные из кедрового леса рубить, да знатных монахов из Соловецкой обители, да от святого Сергия выписать, а тебе… Ты кем быть полагаешь — купцом или воином?

— Дозволь, атаман, по ратной мне части и дальше подвизаться?! За ратной честью пошел, хочу и сыскать ее.

— Ты, брат, ее уже и нашел! Есаул войсковой, а ныне испрошу у царя тебе сотницкий чин и сядешь ты со своею свет Натальей Степановной воеводою в каком ни есть новом сибирском городке. То и будет дело… Иван Кольцо! Ты за меня благословишь молодых иконою — Спасовым Ликом…

Ермак помолчал и добавил, опуская красивую голову:

— Все это тогда, конечно, когда царь наши старые грехи простит и примет наше завоевание.