С чего начиналось - [33]

И это тоже был наш быт, быт военного времени, который так скрашивали люди, умеющие поднять дух. Эти люди умели находить выход из многих трудных положений, вселять уверенность, что тяжелые времена рано или поздно останутся позади.

Случайные встречи и новые знакомства

Как и перед войной, все учреждения работали допоздна. Возвращаться с работы в два-три часа ночи было правилом. В Комитете стандартов был такой же режим работы, как и во всех других наркоматах и ведомствах. Более или менее регулярно мы ходили лишь в столовую, обычно между тремя и четырьмя часами дня. Там мы встречались с руководящими работниками других учреждений, бывало, что тут же договаривались по многим вопросам текущей работы, обменивались мнениями и информировали друг друга о том, что нам было известно о положении на фронтах.

В столовой же я встречал своих старых друзей, устанавливал новые знакомства и личные контакты. Здесь не раз виделся со старым своим другом писателем Александром Фадеевым, в одну из таких встреч он познакомил меня с писателями Александром Корнейчуком и Вандой Василевской, а также поэтом Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом.

Однажды во время обеда бывший воспитанник Московской горной академии Николай Шаронов представил меня Лидии Александровне Фотиевой. Лидия Александровна, активная участница революционного движения, долгое время проработала с В. И. Лениным и хранила в своей памяти много воспоминаний о встречах и работе с ним и Надеждой Константиновной Крупской. Шаронов в то время вместе с Фотиевой работал в МОПРе — Международной организации помощи борцам революции.

Лидия Александровна Фотиева как-то пригласила меня к столу, за которым пили чай старые большевики. Здесь я увидел старейших членов партии, с которыми был знаком ранее только по фамилиям, когда изучай историю революционного движения России и историю Коммунистической партии Советского Союза. Некоторые из них лично знали Ленина и работали с ним.

И теперь, когда за столом старых большевиков оказывалось свободное место, я неизменно подходил туда, садился и слушал. Эти тридцать-сорок минут были для меня не только уроками политграмоты, но и мощной духовной зарядкой, поднимавшей жизненный тонус и наполнявшей меня новой энергией.

Здесь я впервые встретился с Вильгельмом Пиком и Вальтером Ульбрихтом. Мне нередко приходилось им помогать в качестве переводчика, когда у кого-то возникала необходимость переговорить с ними. Здесь же я узнал Иоганна Копленига, видного деятеля австрийского и международного рабочего движения, председателя Коммунистической партии Австрии.

Здесь я познакомился и с нашим замечательным авиаконструктором — создателем самолетов Сергеем Владимировичем Илюшиным.

Мне часто приходится теперь летать на самолетах его конструкции, и я неизменно вспоминаю интересные беседы с ним в те годы.

Встречался я также с нашими известными дипломатами М. М. Литвиновым и Я. З. Сурицем. Информируя о положении за границей, они рассказывали много интересного. Сурица я знал еще по работе в Германии, где не раз виделся с ним, а с Литвиновым у меня тоже были встречи в тридцатые годы.

Все эти встречи со старыми революционерами — иногда мимолетные, всегда недолгие, в моей памяти оставили неизгладимый след. Они знали друг друга еще до революции в совершенно других условиях жизни и деятельности. А какое доверие они питали друг к другу! Это доверие было основано на длительной совместной деятельности и закалено годами, проведенными в царских тюрьмах и ссылках. Немало я услышал ярких историй, рассказанных без пафоса, просто, естественно, как говорят о самом обычном. Но меня эти истории волновали не меньше, чем спектакли и книги, пронизанные революционной романтикой. Ведь говорили не актеры, а живые участники героических событий.

В один из таких февральских дней 1942 года я оказался за одним столиком со стариком с густой белой бородой. Когда я подсел, он поздоровался со мной, и я узнал его по голосу.

— Чего это вы бороду отрастили? — спросил я.

— Не только я отрастил. Нас несколько теперь таких, бородатых, здесь.

— А я вас сначала совсем не узнал.

— Вот потому и отрастили бороды, чтобы нас не узнавали.

Спокойно, с ярославским говорком он рассказал, что группе старых большевиков предложили готовиться к работе в тылу врага.

— Что же, опыт у нас есть, — воскликнул бородач. — Работали в подполье в царское время. Умели и дело делать, и от ищеек уходить. Теперь задачи, наверно, будут посложнее, но ведь и мы уже не те, и у нас стало опыта побольше. Такого перца зададим фашистам, что чертям тошно будет. — И в глазах у него вспыхнули озорные искорки.

Подошли еще двое, и тоже с бородами. Старики стали вспоминать былое. Ни у кого и тени уныния, рассказывали с шутками, смехом. Действительно, подумал я, неистребимый оптимизм — черта русского характера.

— Борода — великое дело, — смеясь, говорил один из них. — Она одного из наших в старое время от ссылки спасла. Помнишь, как он жандарма провел? — и он назвал одного из революционеров. — При обыске жандарм обнаружил у него фотографию Карла Маркса и спросил его, кто это? «Мой дедушка», — ответил тот мгновенно. «Весьма почтенный старик, вот у кого надо бы тебе учиться, а не слушать разных смутьянов», — нравоучительно заметил жандарм, откладывая фотографию в сторону. «А я у него и учусь», — не удержался владелец фотографии.