Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - [31]

Замечательно высказался один француз-кавалерист. На упрек маршала Мюрата он ответил: «Люди могут идти без хлеба, но лошади без овса — не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к Отечеству».

Тащить пушку по мокрой глинистой земле, да еще под дождем, — занятие малоприятное. А чуть доберемся, измученные, мокрые, выберем позиции, как тут же, без всякой передышки, звучат команды:

— Танки с фронта!.. Танки стыла!.. Танки с флангов!..

Только успевай соображать, разворачивать орудие, изменять прицел, перетаскивать снаряды… Но на пустой желудок — какая стрельба? Валимся, обессилев, один за другим на землю, все грязные, мокрые, да еще и злые, голодные. Отучившись, волочим пушку обратно. Доберемся до палатки, а командир взвода или сержант еще четверть часа держит в строю: разбирает прошедшее учение. Так положено! Приведем себя в порядок и строем на кухню. А там баланда да каша без масла, кружка полусладкого чая. И эдакое всякий божий день. Хорошо, что повар — мужик приличный: попросит кто добавки — не пожалеет лишнего черпака.

Новые чудеса. Обычно многие после обеда шли ненадолго в конюшню — гладили лошадей, кормили их травкой, беседовали с ездовыми — те, помню, часто напевали частушку: «Два — за сено, три — за воз, полтора — за перевоз. Чечевица с викою, а я не чирикаю…» Теперь, правда, пение прекратилось. И вдруг всем запретили заходить в конюшни, причем без всяких объяснений.

Такая сложилась ситуация в нашей батарее. Никто не понимал, что происходит.

Стали рассуждать: кони без овса тощают, выводить их на траву не разрешают даже в погожие дни — мол, где-то появилась «рама». Особенно сокрушался Матвей, старший ездовой: он любил лошадей, как настоящий артиллерист — свою пушку, даже плакал:

— Воевать еще не начали, а кони полягут…

С Матвея все и открылось, все заварилось.

Как-то вечером, когда мы остались одни, без начальства, заявился к нам старший ездовой и, загибая палец за пальцем, стал выкладывать свои наблюдения:

— Факт первый: товарищи командиры с помощью Осипа Осиповича меняют овес на самогон. Факт второй: на закусон изымают из солдатского котла тушенку и иной харч. Факт третий — подумать, что выделывают, сучье отродье! — в соседних деревнях старшина отыскал девок, привозит их к командирам. Я-то, старый дурак, еще дал на то коня Осипу. Ну куда ж такое годится? Мы почти в боевой обстановке, а они дело свое мужское справляют, а на нас… положили.

Через несколько дней командир батареи вдруг пришел к нам во взвод. Выстроил солдат под дождем и стал отчитывать, как мальчишек:

— Что за неряшливый вид! Грязные гимнастерки! А дисциплина!..

В ответ прозвучал чей-то голос:

— Товарищ капитан, так мы же стали заместо лошадей. И в грязи цельный день, как свиньи, валяемся.

«Чапай» ничего не ответил. Распустив взвод, повернулся и ушел.

Я — делегат

С того дня батарея открыла против своих же командиров самые настоящие «боевые действия».

Прежде всего отказались в дождливые дни тащить в поле пушки. Командир взвода — молоденький лейтенант, его все считали пустым местом — зашумел на нас, пригрозил, но быстро утих, согласившись брать на учения одно орудие.

Теперь учились по очереди: одни копошатся в болотной грязи с пушкой, другие покуривают в кустах под проклятым моросящим дождем. У всех пропала охота учиться. Возвращались в деревню, обсушивались и после обеда, полумертвые, залегали хоть немного поспать.

Однажды вечером кто-то запустил в занавешенное окно избы, где веселились командиры и откуда неслись громкие звуки патефона, кусок кизяка, вывороченного из затвердевшей навозной кучи. Раздался звон разбитого стекла. Патефон смолк. Что там внутри избы произошло — никто не знал. На следующее утро окно починили — постарался Осип Осипович, а возле избы появился солдат с карабином — охранник командирских забав.

Ночами во всех палатках солдаты думали, как жить дальше. В нашей палатке говорили, наверное, то же, что в других, и с каждой ночью разговор становился все острее.

— Как комиссар срам такой допускает?

— А он заодно с ними — пляшет, жрет самогон да девок трахает.

— Красная Армия — армия рабочих и крестьян. Все мы, командиры и солдаты, из одного народа вышли.

— Вышли-то из одного, а те, кто власть получил, барами заделались. Знал бы Василий Иваныч про такое беспутство — утопил бы мерзавцев в Урале.

Посмеялись, но разговор принял более резкий характер.

— Сообщить бы комдиву — он враз их урезонит!

— Сволочи! Завтра вместе идти в бой, а они блядством занимаются, нас за людей не считают.

— А что, ребята, выкатим орудие и, как в семнадцатом с «Авроры», бабахнем по контре. Они и есть натуральная контра!

— Ты что, чокнутый? Под расстрел хочешь всех подвести?

Вскоре произошло еще одно событие. С перекладины, протянутой между кольями, вбитыми в землю неподалеку от командирской избы, стащили постиранную гимнастерку нашего взводного. Наказали часового. Это всех возмутило. В тот же день прислали нового командира — наш «захворал».

Под вечер меня вызвали из палатки «старики» поговорить за жизнь:

— Ты парень грамотный, курсант, комсомольское начальство полка. Дальше терпеть нельзя: поговори по душам с комиссаром — может, одумаются? Поговори как партиец с партийцем. У вас, коммунистов, отношения особые — не нашенские.