Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - [12]

Меня взволновало общение с Зиной, и через две недели я снова пришел в библиотеку. Когда мы ненадолго остались вдвоем, Зина вдруг попросила меня рассказать о себе. Я удивился: зачем ей моя биография? Но не стал ломаться, исповедался, стараясь быть покороче: о маме, отце, его аресте в тридцать седьмом и как потом к нам пришли с обыском ночные пришельцы:

— Они забрали два мешка документов и книг, почему-то искали книги, вышедшие до 1933 года. Забрали и редкие книги, особенно было обидно за роскошный пятитомник Пушкина. Папа тогда, как и многие ответственные работники, ежемесячно получал талоны на бесплатное приобретение книг. Он закончил начальную школу, но стал высокообразованным человеком, так как много читал. А те запихали наши книги в мешки и унесли. На следующий день я аккуратненько снял с дверей папиного кабинета сургучные печати и вытащил оттуда лучшие из оставшихся книг. Потом пошел в соседний дом, где жил один из тех незваных гостей, и пожаловался на плохо сделанные печати, якобы они разломались. Этот тип чуть не спустил меня с лестницы, но все же кто-то из них пришел и поставил новые печати.

Этот случай показался Зине забавным, она залилась смехом:

— Ох, какой ты герой, курсант, сколько же тебе тогда было?

— Около пятнадцати.

— Стендаль был прав: «Юность — время отваги!» — Она произнесла это приподнято и погрозила пальцем: — Наверное, зря, курсант, тебе разрешили посещать библиотеку.

Опять мы оказались на минном поле. Вероятно, ей нравилось расспрашивать курсантов, узнавать наши литературные пристрастия, пытаясь понять, кто перед ней.

— А сейчас папа работает начальником большой стройки в Кыштыме, оттуда я и приехал в училище, — закончил я свой рассказ.

— Да, слава богу, крысы с человечьим лицом не съели твоего отца, — с сочувствием сказала Зина. — Посчастливилось тебе, курсант.

На этом мы расстались. Но я уже точно знал, что обязательно опять приду в библиотеку.

Юлик Герц. Саша Пушкарев

Как могли принять Юлика в училище?! Близорукий, без очков ни на шаг, лишь на ночь он укладывал их отдохнуть на тумбочке возле койки. Худощавый, с впалыми щеками. С носом, похожим на клюв цапли. Мешковатый. В строю он казался случайным человеком. И поразительно! Как ни пытался Артур — с первых же дней! — задавить парня, курсант не поддавался. Больше того, Юлик оказался старательнейшим из старательных, любой приказ взводного выполнял быстрее других — всегда пунктуально и точно.

Несмотря на сильную близорукость, Юлик прилично овладел всеми видами оружия, стрелял по мишеням не хуже других, успевал в строевой подготовке, а в уставах стал первым. Любые сложности в отношениях с командиром, и не только с ним, он превращал в шутку, мгновенно находя слова, гасившие раздражение. Как-то, еще вначале, Юлик вовремя не поприветствовал взводного, и тут же получил втык:

— Курсант Герц, — набросился на него Артур, — я вас заставлю отдавать честь всем столбам подряд!

Юлик улыбнулся и ответил своей любимой фразой:

— Мысль, не лишенная смысла.

Однажды «очкарик», как его именовали курсанты, не явился на утреннюю зарядку. Вечером узнали, в чем дело. Оказалось, проснувшись, он не обнаружил на тумбочке очков. Старшина обратил внимание на курсанта, который не вышел на зарядку. Герц сказал о пропаже, вернее, краже очков, тут же, на глазах старшины, направился к койке Яшки, одного из казаков, которого приметил утром возле своей кровати, и спокойно извлек очки из-под Яшкиной подушки.

Старшина замял дело, и Юлик решил сам постоять за себя. Вечером он подошел к ворюге:

— Как тебе не стыдно… — вроде бы спокойно начал Юлик.

— Ах ты, пархатый! — зло выругался Яшка. — Ты на кого замахнулся?!

Вот тут Юлик не выдержал и ударил, да так, что у Яшки потекла кровь из носа. Казаки мигом окружили взбешенного «очкарика». Дело принимало дурной оборот, назревала драка. Вмешался появившийся старшина. Через два дня курсанта Герца перевели в другую роту.

Ни я, ни Юрка не успели понять Герца и, возможно, сблизиться с ним. В первую нашу беседу он ослепил нас блеском своих речей, поразил непривычной учтивостью, от которой мы стали отвыкать. Я был буквально околдован его манерой держаться, красиво и умно говорить. Юрку словесные виражи Юлика не тронули, после первого же разговора он высказался определенно:

— Уж больно этот Герц какой-то искусственный, дерганый, весь в тревоге. И высокомерия в нем много, только себя слышит, отнюдь не ждет иных суждений.

Это он точно заметил. Герц старался во всем показать себя необычным, не пропускал случая кого-нибудь разыграть, был фантазером — а нам казалось, что он несет вздор. Объясняя свое неординарное поведение, Юлик шутил:

— Жизнь слишком коротка, чтоб ее принимать всерьез.

Как-то он назвал нас с Юркой «книжными червями», а себя объявил врагом книги. В то же время однажды продекламировал наизусть — при общем внимании стихшей казармы — знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть…». Мы с Юрой тоже были потрясены, я, например, вообще не читал Шекспира.

— Никак не могу понять тебя, Герц, — сказал Юрка, — кто ты: рыцарь мысли или гороховый шут? Только не обижайся, я по-дружески.