Ржавые земли - [54]

Постепенно у костра собралось всё племя. Эти люди говорили друг с другом о погоде, о том, как сделать колодец более удобным, о стирке и починке одежды, о своих мелких и серьезных болячках. И в то же время каждого из них трясло, словно одолеваемых похотью сопляков, наловчившихся подсматривать за бабами в бане. Они терпеливо ждали, когда их миски наполнятся традиционным кушаньем. Хлыстову тоже выдали миску, только стоял он с нею в стороне от других. Никакие специи не могли перебить мерзкий запах человечины, и Хлыстов старался не дышать носом. Тем не менее тяжелый дух продолжал терзать его, проникая через поры кожи.

– Плоть человека – есть добро! – провозгласил святой Ипат. – Добро божье – в человеке! Да славимся мы и наш светлый день, и разделим справедливо ниспосланное добро между собой и близкими!

Застучал черпак по краям котла. Взвился парок над мисками; заохали и забормотали, предвкушая сытость, утомленные ожиданием люди.

* * *

Еве казалось, что она очень долго приходила в себя. Сварливая и страховитая обликом бабка отпаивала ее горячим отваром. Пойло пахло веником, после каждого глотка жидкость просилась наружу, и баронесса ничего не могла с собой поделать. Бабка ругалась, обзывала ее козой драной и вертихвосткой, однако уносила кружку, чтобы через несколько минут снова подсунуть свое зелье под нос страдалице. И тошнотворный отвар помог: туман в голове растаял, тонкие и слабые ручки-ножки опять стали послушными.

…Ее поселили в пещерке, в которой хранились запасы топлива для костров. До самого свода возвышались кучи ломких пластин сухого мха, аккуратными поленницами были уложены дрова – их мужчины добывали в каньоне, где возле воды сохранились чахлые деревца и кустарники. Еве пожаловали уголок между двух поленниц; на кучу тонкого хвороста водрузили грязный пробковый матрасец – получилось роскошное для здешних мест ложе. Помимо Евы в той же пещере жили еще две молодые женщины да бабка Прасковья.

– Что со мною будет, бабушка? – спросила Ева, как только смогла говорить связно.

Похожая на ведьму старуха помогла ей присесть.

– Ничего не будет, девка, если Ипатушка не велит! – ответила она в обычной сварливой манере. – А Ипатушка не велит, потому как бабы ему неинтересны, даже такие прехорошенькие, – старуха коснулась ее порядком поредевших за годы заточения волос, – а стало быть, прочим они тоже не требуются. Нет, тут никого не обижают… – Она пошамкала дрожащими губами, а потом добавила: – Мы здесь – кроткие овечки под боком у доброго пастора. Молись на Ипатушку! Жизнь тяжела, но покуда он с нами, с грешниками, – порядок будет, и с голоду не опухнем… Хочешь юшки мясной?

Ева помотала головой. Она давным-давно смекнула, что в этом страшном мире коровы не водятся.

– А чем тогда тебя кормить, скажи на милость? – Бабка манерно всплеснула руками.

– Ну, я бы съела полбаночки тушенки или сухарик…

Бабка хрипло рассмеялась.

– Тушенка к нам из пустыни приходит на двух ногах! – пояснила она, вытирая выступившие на красных глазах слезки. Ева почувствовала, что покрывается холодным потом. – Просит, умоляет – примите, дескать, позвольте жить с вами, дескать, пригожусь я вам. А Ипатушка решает, кого принять, а кого… – Она вздохнула. – Впрочем, тяжело это так сразу, девка… Привыкаешь, привыкаешь, всё никак не привыкнешь. Иногда Ипатушка чужого принимает, а своего… э-эх!.. Вот двоих вас принесло, и, кажется, благоволит он к вам обоим. Стало быть, двоих наших придется под нож пускать. Благодати-то Ипатушкиной на всех не хватит, не резиновая она.

Ева закрыла лицо руками, подобрала ноги и отвернулась к стене.

– Господи! – всхлипнула она. – Не нужна мне ваша благодать! Я не хочу так… чтобы так…

– Ну-у… здесь всё Ипат решает! – сказала старуха; ее рассердило, что девчонка, которой оказали такой достойный прием, еще и выкобенивается. – Совестливая сыскалась! Хотеть или не хотеть ты могла там, красавица! А здесь будет так, как Ипатушка скажет!

Бабка Прасковья ушла, тяжело переставляя отечные ноги. На входе с ней едва не столкнулась другая обитательница «женской» пещеры: бледная и растрепанная барышня по имени Наталья. Бабка фыркнула, отставляя плечо, а Наталья пронеслась мимо. У ближайшей поленницы она остановилась. Ева насторожилась: уж очень ей не понравилось отсутствующее выражение на чумазом лице женщины, – не предвещало оно ничего хорошего. Наталья застыла, едва заметно раскачиваясь всем телом из стороны в сторону. Затем отодрала от какого-то чурбака длинную щепу и решительно всадила деревяшку себе в ладонь. Ева, зажав рот обеими руками, наблюдала за соседкой. Наталья подошла к стене и принялась размазывать пальцем кровь. На скале стали появляться слова; при этом Наталья не писала, она как будто закрашивала трафарет. «Небойся аврору она халаста», – прочла Ева. Соседка тем временем намалевала ряд звездочек и кружочков, вывела ниже: «Ночю дабра нижди за табой могутЪ прити».

– А-ага! Девочку накрыла благодать!

Ева вздрогнула, заморгала подслеповатыми глазами. За спиной Натальи появилась четвертая соседка: взбалмошная и чуть-чуть жуликоватая Ярина. Она с гордостью называла себя самой юной жительницей лагеря Ипатушки, и Ева ей верила: худая, маленькая Ярина в своей громоздкой шинели походила скорее на мальчишку, чем на молодую женщину. Ярина обняла Наталью за плечи, мягко, но уверенно оттащила ее от стены.