Рыжий пони - [12]

— Попалась, — пробормотал он.

Мертвая, птичка как-то съежилась, стала меньше. От стыда за содеянное у Джоди кольнуло в желудке, он достал перочинный ножик и отрезал птичке голову. Потом выпотрошил ее, отрезал крылья; и наконец выбросил все в кусты. Его не мучила совесть из-за птички, ее жизни, смущало другое: он знал, что бы сказали взрослые, увидь они, как он убивает птицу. А их мнением о себе он дорожил. Лучше быстрее забыть эту историю и никогда о ней не вспоминать.

В предгорьях в это время года стояла сушь, и трава пожелтела, но возле круглого корыта, в которое по трубе стекала ключевая вода, трава была ярко-зеленая сочная, густая и влажная — вода переливалась через край. Джоди попил из мшистого корыта, смыл холодной водой птичью кровь с рук. Потом лег в траву на спину и стал разглядывать пухлые лепешки летних облаков. Он закрыл один глаз, и перспектива сразу исказилась — облака так надвинулись на него, что их можно было погладить. Он помог слабенькому ветерку подтолкнуть их по небу; кажется, с его помощью они поплыли быстрее. Одно вздутое белое облако он помог отогнать до самых гор, прижал его как следует и оно исчезло за вершинами. Интересно, что ему там открылось? Джоди сел, чтобы лучше видеть большие горы, ту их часть, где они наслаиваются одна на другую, темнеют, наливаются неведомой силой — и кончаются за одним ребристым кряжем, высоко на западе. Загадочные, таинственные горы; ведь он почти ничего о них не знает.

— А что на той стороне? — как-то спросил он отца.

— Тоже горы, наверное. А что?

— А за теми горами?

— Тоже горы. А что?

— Только горы, горы и больше ничего?

— Ну, почему. В конце концов доберешься до океана.

— А в самих-то горах что?

— Утесы да заросли, скалы да сушь.

— Ты там бывал?

— Нет.

— А кто-нибудь?

— Кое-кто, наверное, бывал. Опасно там — утесы и все такое. Да что, я где-то читал, в горах графства Монтерей неисследованных краев больше, чем во всех Соединенных Штатах. — Казалось, отец этим гордится.

— А потом — океан?

— Потом океан.

— А между горами и океаном? — настаивал мальчик. Никто не знает?

— Кое-кто, наверное, знает. Только ведь разжиться там нечем. Даже воды кот наплакал. Одни скалы, утесы да непролазные чащи. А что?

— Сходить бы туда.

— Зачем? Там ничего нет.

Но Джоди знал — что-то все же есть, что-то чудесное, раз об этом не знает никто, что-то таинственное, неведомое. Джоди верил в это всей душой. Однажды он спросил у мамы:

— А что там, в больших горах, знаешь?

Она посмотрела на него, перевела взгляд на ощерившийся горный хребет и сказала:

— Наверное, только медведь.

— Какой медведь?

— Который пошел в горы на природу посмотреть.

Спрашивал Джоди и Билли Бака, что работал у них на ферме: может, в горах затерялись какие-то древние города? Но Билли был того же мнения, что и отец.

— Вряд ли, — сказал он. — Ведь есть там нечего, раздолье разве что для камнеедов.

Никаких других сведений о горах у Джоди не было, и оттого они были ему дороги, внушали благоговейный страх. Он часто думал о горных кряжах, что тянутся миля за милей, а потом — море. Утром вершины гор озарялись розовым светом и будто приглашали его — иди к нам; а вечером, когда солнце скрывалось за неровной кромкой и горы багровели, будто с отчаяния, Джоди их боялся; они становились какими-то безликими, отчужденными, в самой их невозмутимости таилась угроза.

Джоди повернулся к востоку — там тоже были горы, Габиланы, и эти горы были веселые, в складках холмов гнездились ранчо, на гребнях росли сосны. Там жили люди, в свое время на склонах этих холмов шли бои с мексиканцами. На мгновение он оглянулся на Великие горы и даже поежился — вот это разница. Лощина у основания холма, в которой лежало их ранчо, освещалась солнцем, радовала глаз. Дом сиял белизной, а от коричневой конюшни исходило тепло. На дальнем холме, потихоньку передвигаясь к северу, паслись рыжие коровы. Вписывался в общую картину и радовал глаз даже темный кипарис возле барака. В пыли, словно танцуя быстрый вальс, копошились цыплята.

Внимание Джоди привлекла движущаяся фигура. По дороге из Салинаса медленно шел человек, он спускался к их дому. Джоди поднялся и тоже зашагал вниз, в сторону дома — если кто-то идет к ним, как же такое пропустить? Когда мальчик был уже на месте, человек — худощавый, спину держит прямо — прошел лишь полпути. Джоди понял, что он немолод, только по одному признаку — уж слишком отрывисто ударяли землю его каблуки. Он подошел ближе, и Джоди разглядел синие джинсы, куртку из такого же материала. На ногах — грубые, тяжелые башмаки, на голове — потертая широкополая шляпа с плоскими полями. За плечами джутовый мешок, набитый до отказа — что-то из него выпирало. Еще два десятка тяжелых шагов — и можно рассмотреть лицо. Оно было темным, как кусок вяленого мяса. Усы, голубовато-белые на фоне темной кожи, нависали надо ртом, волосы — они виднелись на шее — тоже были белые. Кожа словно усохла и обтянула череп, да так, что выступали скулы, плоти не было, и нос с подбородком казались острыми и хрупкими. Глубоко посаженые глаза — большие и темные, их прикрывали туго натянутые веки. Радужные оболочки и зрачки слились в черный цвет, глазные же яблоки были коричневыми. На лице — ни единой морщины. Голубая джинсовая куртка на старике была застегнута на медные пуговицы доверху — как у всех, кто носит куртку на голое тело. Из рукавов торчали сильные костистые руки — шишковатые, в переплетении вен, крепкие, как ветки персикового дерева. Ногти плоские, широкие и блестящие.