Рыжий дьявол - [9]

Увидев меня, Петр привстал, махнул призывно рукою. Парень же мгновенно исчез.

— Кто это был? — поинтересовался я рассеянно.

— Один знакомый, — пробормотал Петр.

И он внимательно глянул на меня.

— Что у тебя за секреты с лягавыми?

— Да так, пустяки, — ответил я, — надо было оформить прописку…

Потом я грелся водочкой и размышлял.

Несмотря на всю убедительность доводов, приведенных инспектором, я был преисполнен сомнений. Интуиция подсказывала мне, что дело Алексея Болотова гораздо серьезнее и сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Я по-прежнему ощущал, улавливал терпкий запашок неразгаданной тайны.

Хижняк считает Алексея симулянтом, думал я, считает, что он просто ищет легкую жизнь. Но ведь есть же врачи, давшие парню инвалидность! Надобно с ними потолковать. Да и вообще, не такая уж легкая, если приглядеться, жизнь у Алексея. Я вспомнил странные его глаза, вспомнил фразу: «Ножичек у меня — как бритва — во-о-острый!» — сказанную тихим, вздрагивающим, рвущимся голосом…

И, обращаясь к баянисту, спросил:

— Не знаешь, тут есть какая-нибудь больница? Или клиника?

— Есть, — сказал он, с хрустом что-то жуя, — все есть.

— А как туда пройти?

— Топай к реке, — пояснил он, — там находится Первомайская улица. Вот на ней…

— Ладно. — Я поднялся, застегнул меховую свою тужурку. — Сделаем так. Сейчас я уйду по делам, а ты жди… Встретимся через час-полтора. На этом же самом месте!

* * *

Лечащего врача Алексея я разыскал без хлопот. (Редакционное удостоверение помогало мне всюду — открывало любые двери!) И вот какой состоялся у нас разговор:

— Когда Алексей Болотов появился у вас впервые?

— Восемь месяцев назад. А точнее — двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.

— Он один приходил?

— Нет, с матерью… И по ее словам, заболел он еще раньше.

— И что же вы установили? Он действительно болен?

— О, да.

— Это опасно?

— Да как вам сказать… — Врач поправил очки. — У него проглядываются симптомы депрессивно-маниакального психоза. Болезнь в начальной стадии. Со временем она может пройти. Но может и укорениться, остаться, и тогда в его психике произойдут уже необратимые изменения… Трудно что-либо утверждать заранее! К сожалению, эта область шизофрении еще мало изучена, хотя и является самой распространенной.

— Как же с ней все-таки борются? Существуют хоть какие-нибудь лекраства?

— Конечно. И немало. И я прописал ему кое-что. Но, на мой взгляд, самое существенное тут — не лекарства, а обстановка, условия, среда…

— Но почему же вы не положите его в больницу?

— А что это даст? — пожал он плечами. — Вы представляете себе атмосферу больницы? Вот то-то. Больничная среда зачастую оказывает обратное, пагубное воздействие.

Сняв очки, врач подышал на них, протер полой халата и потом, рассеянно вертя их в пальцах:

— Больница не уйдет… Не о ней надо сейчас думать… Вы говорите, что знаете его хорошо?

— В общем, да, — сказал я.

— Какова его личная жизнь?

— Да неважная… Он все время один. Страдает бессонницей, живет во власти страхов.

— Вот это скверно, что один. Очень скверно! Одному нельзя. Надо, чтоб были вокруг люди, друзья… Ведь у него же есть друзья. Я знаю!

— Какие друзья? — удивился я.

— Я точно помню, — сказал врач, — тогда же, в апреле, ко мне приходил кто-то из профкома, и с ним были еще двое — близкие друзья Алексея. Так они, во всяком случае, назвались! И эти люди, вот как вы сейчас, интересовались состоянием Алексея, его болезнью.

— Значит, вы говорили со всеми… Но разве это можно?

— Голубчик, — сказал он мягко. — Здесь деревня! А в деревне тайн нет. Никаких. Ни от кого. И коли так, то я предпочитаю, чтобы люди знали точно: как действительно можно помочь заболевшему… Тем более, если речь идет о его близких друзьях!

* * *

Нет, я не ошибся. Дело Алексея действительно оказалось серьезным. На Кирпичном заводе (я это выяснил сразу же) судьбой Алексея никто не интересовался и к врачу не ходил; там получили заключение медкомиссии и успокоились. Так что «друзья» его были другого сорта! И эта деталь говорила о многом.

За Алексеем следили — его проверяли… Кому и зачем нужна была эта проверка, я не знал. Но чувствовал: надо спешить.

И прежде всего следовало разобраться в обстоятельствах, связанных с таежным происшествием.

Происшествие это являлось как бы отправной, исходной точкой. И все было бы просто и легко, если бы убитый нашелся. Но в том-то и дело, что труп обнаружен не был и не попал ни в один милицейский протокол. Его никто не видел! А раз так, то и вообще неизвестно, был ли он на самом-то деле?

Конечно же в тайге спрятать труп нетрудно. Можно его, например, зарыть… Но зачем бы стали тайно зарывать его лесные эти люди, даже если они действительно были бандитами? Товарищ их погиб не «на работе», а просто по нелепой случайности. И в данном случае им нечего было бы скрывать… Наоборот, его постарались бы похоронить легально, по всем правилам.

Я растерялся, запутался, почувствовал себя, как собака, сбившаяся со следа. Сбившаяся, но все же еще не утратившая нюх. И упорно кружащаяся, вьющаяся в кольце начатого поиска…

И вдруг меня осенило. Идиот, я все время думаю об убийстве, ищу труп! Но почему именно труп? С какой стати? Ведь Алексей тогда зажмурился и сразу же скрылся, и, стало быть, он не знает подробностей… А что если сшибленный им человек остался жив? И, раненный, попал в больницу? Потому-то его и нет в протоколах. Такой вариант вполне реален. И вот это-то и надобно теперь разузнать.