Рыжие сестры - [48]

Очень скоро вошел и Хосе Мария – как обычно, медленным, неуверенным шагом. Сел на ту же софу и продолжал прежним бесцветным голосом, словно он и не уходил и никакой вспышки энергии не было в помине.

– Они никогда мне ничего не давали. И вечно говорили: вот нас не будет – все тебе достанется, а до тех пор – нет… А мне, истинная правда, ничего и не надо было. Ничего, кроме одной вещи.

– Какой?

– Я понимаю: это смешно, – добавил он, опустив белесые веки, – но уж каждый таков, каким его создал бог… У них тоже странностей хватает. И милых странностей, и не очень милых.

Он опять замолчал и снова обернулся к балкону, как будто ждал, что кто-то оттуда за него продолжит.

– Что вы имеете в виду? – настаивал Плинио.

– Они все хранят, все берегут. Я им всегда говорю: «Вы барахольщицы». А они смеются. Все хранят. Даже письма деда и бабки, когда те были еще только помолвлены… И у них есть четыре письма с марками восемьсот шестьдесят пятого года. Эта марка У нас, филателистов, называется: «Двенадцать реалов, красно-синяя, с перевернутой рамкой». И вот я всю жизнь их прошу. Не письма, конечно, а марки. Зачем они вам, вы же не собираете марок? И я готов заплатить за них. Они нужны мне для коллекции… А они не давали. И все смеялись: «Настанет время, все твое будет».

– Так вот оно что! – выдохнул Плинио.

– Теперь они у меня в альбоме. Я не мог устоять против искушения. Я понимаю, что низко – воспользоваться отсутствием бедных сестриц и завладеть наконец марками, но это было сильнее меня… Я верну их завтра или послезавтра.

– Можете оставить их себе, – сказал Плинио, поднимаясь и не скрывая разочарования. – Это вы звонили вчера в гостиницу, спрашивали меня?

– Я.

– И вы, конечно, знали, где хранится ключ от тайника?

– У меня свой ключ от тайника. – И он показал ключ.

Все трое молча спустились по мраморной лестнице.

– Чтоб тебя! – прорвало Плинио, когда Хосе Мария отъехал на такси. – Ну и заварил он кашу со своими дерьмовыми марками!

– Не говори…

– До чего же мне хотелось вклеить ему по физиономии, когда выяснилось, из-за чего вся петрушка! Черт бы его задрал… И опять мы с пустыми руками. Как прежде. Опять все с нуля. Знаете что, если дом доньи Ремедиос дель Барон тоже ничего не даст, а я этого очень опасаюсь, то завтра же, дорогой мой, садимся в автобус – и прямым ходом в Томельосо.

– Завтра тебе нужно заказать костюм.

– А-а!

– Ну вот, Мануэль, вечно ты спешишь. Если у тебя не получается так быстро, как тебе хочется, ты сразу – в ярость.

– При чем туг ярость? Просто нам ничего не остается. Разве не видите, что за семейка. Может, этим святошам в голову ударило отправиться в Индию лечить прокаженных, а мы тут будем пилить по городу из конца в конец до второго пришествия… Да еще этот братец заморочил нам мозги своими вонючими марками!.. Готов сквозь землю провалиться, как вспомню эти чашечки с ложечками и блюдечками в отдельных конвертах… Говорю я вам…

– Ну, Мануэль, будет. Хотя по правде сказать, когда ты злишься – становишься прямо остроумным.

– С какой рожей стану я теперь объяснять комиссару, что вся эта возня с отпечатками, как говорит Гертрудис, затеяна была, чтобы отыскать четыре марки… Вообще с этими отпечатками мне всегда не везет. Стоит мне ими заняться – все насмарку!

Дон Лотарио надрывался от хохота, несколько прохожих даже остановились и с удовольствием наблюдали за ним.

– Как вспомню эти конверты с надписями, а внутри – чашечка…

– Чашечка, блюдечко и ложечка. Не как-нибудь. Вот смеху-то!

– Ладно, хватит, замолчите.

Когда один немножко успокоился, а другой отхохотался, они взяли такси и отправились в кафе «Мезон дель Мосто», где договаривались встретиться с Фараоном.

Он уже поджидал их, стоя у бара и разговаривая с хозяйкой, пил белое томельосское вино и заедал жаренными с чесноком потрохами. Губы у него были в масле, он смачно уписывал их за обе щеки.

– Ну и ну, блюстители уже тут! – воскликнул он, завидев их. – Налей им сперва пивка, чтоб освежились, а потом неси потроха.

Поздоровавшись и перечитав плакаты над стойкой, Плинио осведомился, готов ли жареный заяц, которого им обещал Антонио Фараон.

– Готов, сеньор, – ответила хозяйка, – как раз сегодня утром с автобусом привезли свеженьких, и через несколько минут – так просил сеньор Антонио – все будет на столе.

В этот момент из распахнутых дверей донеслась песня.

– Вот те на! Откуда вы взялись, прохвосты? – закричал им Фараон.

А певцы – Луис Торрес, Хасинто Эспиноса и Маноло Веласко – кто во что горазд продолжали «с душою», как и требовалось по ходу дела. Точнее, пели Луис и Хасинто, а Веласко лишь робко им подхихикивал.

– Ну ладно, входите, а гимн свой за дверью оставьте, – предложил Фараон.

Но лирики – они были навеселе – не унимались и, стоя в распахнутых настежь дверях, тесно, плечом к плечу, еще некоторое время продолжали тянуть свое.

– Ну что, хотите по новой завести? Видим, видим – дело знаете. Входите, пропустите по рюмочке.

– Да здесь наш полицейский столп из Томельосо, – завопил Луис Торрес, направляясь к Плинио с протянутой для пожатия рукой.

– И столп дон Лотарио тоже… и Фараон, – добавил Хасинто, пожимая им руки.