Рывок на восемьдесят ярдов - [5]

Луиза выглядела прекрасно. Днем вымыла волосы. С каждым годом она становилась все красивее, возможно потому, что знала о том, как она хороша, и старалась максимально подчеркнуть свои достоинства.

— Безумие, — Дарлинг встал. — Чистое безумие.

Он надел пальто, пошел в ближайший бар, сел в углу и один за другим выпил пять стаканов виски. На шестой не хватило денег.

* * *

Последующие годы прошли, как в тумане. Луиза была с ним мила, добра и заботлива, и они поссорились только один раз, когда он сказал, что собирается голосовать за Лэндона[1]

(«Боже! — воскликнула она, — неужели в голове у тебя ничего не осталось? Ты не читаешь газет? Этот отвратительный республиканец!»). Потом она извинилась за то, что обидела его, но извинилась, как извиняются перед ребенком. Он, конечно, старался, ходил в художественные галереи, на концерты, в книжные магазины, изо всех сил стремился заинтересовать себя увлечениями его жены, но безуспешно. Он скучал, все то, что он видел, слышал или читал не имело для него ровно никакого смысла, и, наконец, он сдался. По вечерам, обедая в одиночестве, теперь это случалось часто, зная, что Луиза придет поздно и, ничего не объясняя, уляжется в кровать, он задумывался о разводе, но мысль о том, что он больше не увидит ее, сразу отрезвляла. Поэтому он ни в чем не перечил ей, ходил всюду, куда она его брала, делал все, что она от него хотела. Даже нашел себе работу, в брокерской конторе. Денег как раз хватало на выпивку.

А потом ему предложили другую работу: представителя компании по пошиву мужской одежды в различных колледжах. «Нам нужен человек, — говорил мистер Розенберг, — одного взгляда на которого хватило бы, что сказать: «Он — выпускник университета», — мистер Розенберг одобрительно оглядел широкие плечи и узкую талию Дарлинга, аккуратно зачесанные волосы, гладкое, без единой морщинки лицо. — Скажу честно, мистер Дарлинг, я готов предложить вам это место. Я наводил о вас справки, в вашем колледже о вас очень тепло отзывались. Как я понимаю, вы играли в одной команде с Альфредом Дейдрихом.

Дарлинг кивнул.

— Как он поживает?

— Последние семь лет ходит в железном корсете. Стал профессиональным футболистом и ему сломали шею.

Дарлинг улыбнулся. Хоть этот получил то, что хотел.

— Наши костюмы очень легко продавать, мистер Дарлинг, — продолжил Розенберг. — У нас отличный крой, превосходные материалы. Чем отличаются от нас «Брук бразерз»? Только именем. Мы им ни в чем не уступаем.

— Я смогу зарабатывать пятьдесят, шестьдесят долларов в неделю, — говорил Дарлинг Луизе в тот же вр. — Плюс оплата расходов. Я смогу скопить денег, вернуться в Нью-Йорк и открыть собственное дело.

— Да, бэби, — соглашалась с ним Луиза.

— Кроме того, я смогу приезжать раз в месяц, а также на все праздники и летом. Мы будем видеться достаточно часто.

— Да, бэби.

Он смотрел на ее лицо, в тридцать пять лет еще более красивое, но словно подернутое дымкой (и дымка эта не сходила с него последние годы) скуки, преисполненной терпения, доброты, отстраненности.

— Что ты на это скажешь? Соглашаться мне на эту работу? — в глубине души он отчаянно надеялся услышать: «Нет, бэби, тебе лучше остаться здесь».

Но она ответила, как он и предчувствовал: «Я думаю, да».

Он кивнул. Ему пришлось встать и отвернуться к окну, потому что на его лице она могла прочесть то, о чем и не подозревала за пятнадцать лет их совместной жизни.

— Пятьдесят долларов в неделю — это большие деньги. Я уже и не думал, что смогу их заработать.

Он рассмеялся. Как и Луиза.

* * *

Кристиан Дарлинг сидел на зеленой травке тренировочного поля. Тень стадиона подобралась к нему, накрыла. Вдали, сквозь легкий туман, светился огнями университетский кампус. Пятнадцать лет. Флагерти по-прежнему заглядывал к его жене, приглашал ее выпить, заполнял бар своим громовым голосом. Дарлинг прикрыл глаза и буквально увидел, как пятнадцать лет тому назад юноша высоко выпрыгивает за мячом, освобождается от полузащитника и бежит вперед, улыбаясь самому себе, зная, что ему удастся пройти и опорного защитника. Высшая точка, мое высшее достижение, думал Дарлинг, пятнадцать лет тому назад, во второй половине осеннего дня, в двадцать лет, когда воздух легко наполнял грудь, а глубоко внутри ты знал, что весь мир в твоей власти, ты можешь сбить с ног кого угодно, обогнать любого соперника. А затем душ, и три стакана холодной воды, с ночной воздух, холодящий влажные волосы, и Луиза, сидящая в автомобиле без шляпки, и первый поцелуй, которым она признавалась, что готова отдаться. Высшее достижение, рывок на восемьдесят ярдов и поцелуй девушки. Потом он только катился вниз. Дарлинг рассмеялся. Наверное, не к тому он готовился на тренировках. Не смог подготовить себя ни к 1929 году, ни к Нью-Йорку, ни к девушке, которая превратилась в женщину. Наверное, думал он, был момент, когда она сравнялась со мной, когда я мог взять ее за руку, если бы уловил этот момент, крепко взять и пойти с ней рядом. Что ж, этого момента он не уловил. И теперь сидел на поле, на котором пятнадцать лет тому назад играл в футбол, а его жена в другом городе обедала с другим, более достойным мужчиной, говорила с ним на другом, новом языке, которому никто не удосужился его обучить.