Рюрик - [155]

— Немедленно в лес, — забормотал он, — взять факел — и в лес! Самосожжение такой рухляди, как я, никого не удивит, — все громче и громче рассуждал сам с собой жрец, торопливо собирая свои вещи в узелок. — Ничто не должно напоминать здесь обо мне: ни этот ритуальный ковер, — бормотал он, сдирая со стены льняной ковер с изображением солнца в центре, — ни эти молитвы, — хватал он со стола берестяные свитки…

В это время распахнулась дверь его клети, и на пороге появился озабоченный Гостомысл с двумя христианскими миссионерами. Изумление и растерянность были на лицах вошедших. Первым пришел в себя Гостомысл.

— Куда это ты собрался? — спросил он, властно проходя вперед и строго глядя на осунувшееся лицо верховного жреца, прямо в его воспаленные глаза.

— В лес, — зло ответил Бэрин, справившись с минутным замешательством, вызванным появлением непрошеных гостей. — Вот ты-то и поможешь мне превратиться в пепел и отправиться на небеса в мое сгоревшее жилище, — со злой решимостью, напористо проговорил Бэрин, ожесточенно завязывая узел. — А ты, — обращаясь к первому миссионеру, озадаченно наблюдавшему за его действиями, сказал Бэрин, — будешь следить за тем, чтобы все мое духовное наследие сгорело вместе со мной!

— Мы не требуем от тебя такой жертвы, — тихо сказал христианин, не принимая из рук Бэрина его узла. — Давайте сядем и обсудим все спокойно, миролюбиво и доброжелательно проговорил он, наблюдая за жрецом, который на его слова возбужденно и недоверчиво рассмеялся.

— О-о! — хитро протянул Бэрин, искоса глядя на миссионера. — Так ласково говорить и я умею! Только что в этом толку! — зло воскликнул он и так же зло добавил: — Ежели есть головы, слушающие не столько голос, сколько суть, содержащуюся в словах! Я привел ему и свои и ваши доводы, — прохрипел он, бросив узел со скарбом в угол клети, — но он уперся в одно: ему нужно по-ня-ти-е! — тяжело и горько произнес Бэрин это слово, как неизмеримое, невыносимое бремя, и вдруг заплакал.

Все опустили глаза — перед ними стоял просто старый, растерявшийся, разуверившийся в чем-то очень важном для него человек, а не могущественный друид солнца.

— Понятие… чего? — вкрадчиво спросил первый миссионер, понимая горе жреца варягов, но не желая щадить его: слишком многое стояло за толкованием этого слова.

Бэрин посмотрел на него как на безумного, смахнул с лица слезы ладонью и горько вздохнул. Он понял, что и миссионеры и Гостомысл считают, что у него не все в порядке с головой. Он перевел дух и тихо проговорил, глядя на присутствующих мокрыми от слез глазами:

— Князь не понимает, почему наш Бог единовременно и Бог Отец, и Бог Сын, и Бог Дух Святой.

Миссионеры переглянулись меж собой, и первый из них, немного помолчав, искренне ответил:

— Мы в это поверили, не вдаваясь в понятие, и счастливы, как видишь.

— Я говорил ему об этом, — хмуро отмахнулся Бэрин, — но он не может верить в бога, сущность бытия которого не понимает! — Жрец снова страдальческим взглядом оглядел всех и с болью воскликнул: — Душа его ропщет, разум не понимает, и он бессилен что-либо сделать! Он такой, что должен вначале все понять, лишь потом — поверить! — горячо прошептал обессиленный взрывом своего горя Бэрин и в отчаянье закачал головой.

Наступила минута молчания.

Гостомысл тяжело дышал, соображая, чем еще можно помочь Рюрику, и нерешительно проговорил;

— Можа… гривны преподнести князю… Бэрин во все глаза уставился на посадника и с ужасом прошептал;

— И это его… отец!

Миссионеры с любопытством посмотрели на Гостомысла, но ни о чем не спросили: они давно все ведали, но ни разу не были свидетелями столь откровенного разговора. Задумчиво смотрели они на убитого горем верховного жреца и думали, что же еще можно сделать, чтобы убедить Рюрика в необходимости принятия их веры. Ведь он теперь великий князь! И от него зависит очень многое!

— Все великие князья и короли Европы уже столетия исповедают нашу веру, — внушительно заговорил первый миссионер, глядя на Бэрина, — и я не помню, чтобы кто-то из них ставил перед собой такую задачу, как твой князь. Бог есть Бог! — воскликнул миссионер и убежденно добавил: — Он вездесущ и всеявен! Как можно сомневаться в этом! Бог есть во мне, в тебе, Бэрин, и в тебе, Гостомысл! И в Исидоре! — величественно сказал христианин и указал на второго миссионера, молодого красивого черноглазого еврея.

— Не надо меня убеждать в этом! — горько попросил Бэрин, умоляюще глядя на первого миссионера, — Ты думаешь, мно легко после его отказа? А каково услышать мне от своего князя: «Уходи!»? Да ты ведаешь ли, что это значит? вскрикнул он. — Да после этого мне только в лес надо уходить! — в отчаянье прокричал верховный жрец и закрыл лицо руками.

Гостомысл вспыхнул, резко шагнул вперед и бросился к жрецу.

— Опомнись, Бэрин! Что ты глаголешь! — растерянно сказал он и уверенно добавил: — Я знаю своего сына не первый год, уверен, что он никогда и ни за что не посмел бы выгнать тебя из своего дома! — Новгородский посадник гладил друида солнца по голове, стараясь отнять руки жреца от его лика, и ласково говорил: — Я всегда был спокоен за Рюрика только потому, что знал, — рядом с ним такая добрая душа, как ты! Он просто не захотел продолжать с тобой рядиться из-за Христа и не совсем же тебя изгнал! — уговаривал Гостомысл удрученного жреца, и тот потихоньку стал выпрямлять спину: да, и верховный жрец нуждается в сочувствии и теплоте, и ничего тут не поделаешь.