Рылеев - [105]

В начале восьмого прибыл Репин, он сообщил, что «в Финляндском полку офицеров потребовали к полковому командиру и что они присягают особо от солдат».

Неожиданно зашел Ростовцев, при общем настороженном молчании он сказал, что большая часть гвардии уже присягнула. Едва проговорив эти слова, он исчез.

Оболенский поехал по казармам гвардейских полков, чтобы узнать обстановку.

К Рылееву в это время прибыл Николай Бестужев. Он должен был ехать в Гвардейский экипаж, где уже успешно действовал Арбузов.

— Я же, — сказал Рылеев, — с своей стороны, еду в Финляндский и лейб-гренадерский полки, и если кто-либо выйдет на площадь, я стану в ряды солдат с сумою через плечо и с ружьем в руках.

— Как, во фраке?

— Да, а может быть, надену русский кафтан, чтобы сроднить солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы.

— Я тебе это не советую. Русский солдат не понимает этих тонкостей патриотизма, и ты скорее подвергнешься опасности от удара прикладом, нежели сочувствию к твоему благородному, но неуместному поступку. К чему этот маскарад? Время национальной гвардии еще не настало.

Рылеев задумался.

— В самом деле, это слишком романически, — сказал он, — будем действовать просто, без затей…

Бестужев рассказывает, что в то время, как они хотели выйти на улицу, «жена его выбежала к нам… и, заливаясь слезами, едва могла выговорить:

— Оставьте мне моего мужа, не уводите его, я знаю, что он идет на погибель».

Рылеев старался успокоить жену.

«Она не слушала нас, — продолжает Бестужев, — но в это время дикий, горестный и испытующий взгляд больших черных ее глаз попеременно устремлялся на обоих, — я не мог вынести этого взгляда и смутился. Рылеев приметно был в замешательстве. Вдруг она отчаянным голосом вскрикнула:

— Настенька, проси отца за себя и за меня! Маленькая девочка выбежала, рыдая, обняла колени отца, а мать почти без чувств упала к нему на грудь. Рылеев положил ее на диван, вырвался из ее и дочерних объятий и убежал».

Рассыльный по делам «Полярной Звезды», Aгап Иванович, вспоминал, что «утром 14 декабря часу в восьмом Кондратий Федорович ушел из дому в старой енотовой шубе, простой курчавенькой фуражке и неформенном платье. Никакого оружия при нем не было».

Рылеев заехал за Пущиным. Они отправились в полки. По дороге встретили Батенькова и сказали ему, что надо быть на площади.

«14-го декабря прежде присяги был я у ворот Московского полка вместе с Пущиным, но в роты не входили мы… Приезжали же узнать, что делается. Потом проезжали мы мимо Измайловского полка к казармам экипажа», — пишет Рылеев.

Это показание тут же уточнено: «Офицерам разных полков, принадлежавшим к Обществу, я передавал план Трубецкого и приказание не допускать солдат к присяге, стараться увлечь их за собою на Сенатскую площадь и там ожидать приказаний князя Трубецкого».

Рылеев и Пущин едут на Сенатскую площадь — там пусто. Рассвет еще не наступил. Холодно. Метет снег. Окна Сената темны. Сенаторы уже присягнули Николаю и разъехались… некому будет предъявлять революционный манифест…

Рылеев вернулся домой.

Дома его ждал еще один удар: пришел Михаил Пущин и объявил, что он не может привести на площадь Коннопионерный эскадрон.

В 9 часов утра Рылеев отправил Александра Бестужева в Московский полк, — тот заехал сначала к Якубовичу и попытался уговорить его действовать — Якубович не поддался на уговоры и остался дома.

В это же время Трубецкой вызвал к себе Рылеева и Пущина и объявил, что он теперь не может считать свой план действительным, поскольку в казармах спокойно, Сенат присягнул, а Зимний дворец еще не взят. О внезапности переворота теперь и речи быть не может. Теперь, в случае восстания, может начаться кровопролитие, будут ненужные жертвы, а на успех надежды мало…

У Трубецкого был в руках свежеотпечатанный царский манифест.

— Присяга, судя по всему, пройдет благополучно, — сказал он.

— Однако ж вы будете на площади, если будет что-нибудь? — спросил его Пущин.

— Да что ж, если две какие-нибудь роты выйдут, что ж может быть? — развел руками Трубецкой.

— Мы на вас надеемся, — строго сказал Пущин. Трубецкой встретил печальный взгляд Рылеева, крякнул от смущения и понурил голову. Рылеев и Пущин вышли…

От Трубецкого Рылеев и Пущин шли пешком через Сенатскую площадь. И опять никого… Они потоптались возле конной статуи Петра. Прошлись по Адмиралтейскому бульвару. Вышли на Дворцовую площадь. Никого… Везде тихо.

Уже было около 11 часов утра.

Они не торопясь шли по набережной Мойки. И вдруг у Синего моста встретился им Якубович, в парадной форме, в шляпе с белым султаном. Он сказал, что Михаил и Александр Бестужевы, а также князь Щепин-Ростовский и он, Якубович, вывели на Сенатскую площадь две роты московцев. Когда полк шел по Гороховой, мимо квартиры Якубовича, он выбежал навстречу, подняв свою шляпу на конце сабли, — Михаил Бестужев передал ему, как старшему по чину, командование. На Сенатской площади полк построен в каре между зданием Сената и памятником Петру.

— А что же вы здесь? — спросил Пущин.

— У меня разболелась голова, и я иду домой, — ответил Якубович. — Но я скоро вернусь!

Дома Рылеев застал Штейнгеля. Тот спросил, что теперь делать с манифестом, не уничтожить ли, — кажется, он теперь не нужен… Рылеев попросил его все же пока манифест сохранять… Пока. Может, еще пригодится.