Рыцарь «змеиного» клинка - [31]

— Можно… можно предположить, что… мы с тобой встречались в постели… хи-хи…

— Приятное знакомство, — сказал он совершенно серьезно и задрал мне подбородок, чтобы как следует разглядеть мое лицо. И добавил: — Похоже, постель эта еще не успела остыть к тому времени, как ты выбрался из нее и отправился на это застолье.

Мне нечего было на это ответить, поэтому я просто снова глупо ухмыльнулся. А Видамер продолжал держать меня за подбородок и внимательно рассматривать мое лицо. Наконец он произнес:

— Не волнуйся. Я не сплетник. Я все это еще хорошенько обдумаю… и буду иметь в виду…

После этого он сразу же вышел из зала, а за ним ушел и я.

Наверное, было бы разумнее какое-то время после этой ночи держаться подальше от дворца, до тех пор пока мое dumbs-munths представление не забудется. Но я слишком беспокоился, не впал ли я в немилость Теодориха и Авроры. А еще больше меня волновало, не пожаловался ли Видамер королю на мою грубость, ведь как-никак он был в Новы гостем, и гостем непростым. Поэтому, несмотря на свои мрачные предчувствия (и страшную головную боль), на следующее утро я уже снова был во дворце.

От сердца у меня слегка отлегло, когда Теодорих не стал бранить меня, а только ухмыльнулся и начал подтрунивать над моим aisa-nasa — «медным носом», как это звучит на старом наречии. Он также сказал мне, что Видамер уже уехал, отбыл обратно в Аквитанию. Похоже, гость не посчитал мою глупую непристойную шутку оскорблением: он лишь снисходительно посмеивался. Аврора, едва взглянув на меня, сразу заквохтала, как наседка, и вперевалку отправилась на кухню приготовить мне чашу вина, смешанного с полынью и пижмой. Она принесла ее мне, сказав с улыбкой: «Tagl af wulfa» — на старом наречии это означает: «Хвост волка, который тебя укусил», — и я с благодарностью залпом осушил чашу.

Ну что же, похоже, все обошлось: я не навлек на себя позор, и моя грубая выходка не повлияла на отношение ко мне короля и его жены. А еще меня радовало, что ни Теодорих, ни Аврора, ни кто-либо другой не приставали ко мне с вопросами: «Какое такое родимое пятно?» Никто не пытался ничего выведать относительно того безобидного секрета Видамера, который я обнародовал. И тем не менее сам себя я глубоко презирал, ибо было очевидно, что Видамер повел себя гораздо более достойно. Какие бы подозрения и догадки ни возникли у него относительно моей тайны (а уж она-то была намного постыдней), он никому об этом не сообщил. По крайней мере, так я думал тогда. И только позднее — и оказавшись совсем в другом месте — я понял, к каким роковым последствиям привело судьбоносное столкновение, которое произошло в тот памятный день между Веледой, Видамером и Торном.

ПОИСКИ

1

Итак, я продолжал вести не слишком подходящую королевскому маршалу жизнь помещика. Это продолжалось до тех пор, пока однажды, прибыв в Новы, я не встретился на улице с придворным лекарем Фритилой.

— Слышал новость, сайон Торн? — спросил он. — Прошлой ночью госпожа Аврора родила вторую дочь.

— Да что ты? Мне надо поспешить во дворец, поздравить счастливых родителей и преподнести им подарки. Но… gudisks Himins… — произнес я, подсчитывая в уме. — Это сколько же времени прошло! Я отошел от дел, когда у Теодориха еще не родился первый ребенок. А малышка Ареагни уже вовсе не такая и маленькая. Как быстротечна жизнь, а?

Фритила в ответ только что-то невразумительно буркнул, поэтому я спросил:

— А ты почему не радуешься, лекарь, сообщая столь радостную новость?

— Она не такая уж и радостная. Наша госпожа умерла во время родов.

— Gudisks Himins! — снова воскликнул я, на этот раз искренне потрясенный, ибо по-братски нежно любил Аврору. — Но она же была такой крепкой, здоровой женщиной, да вдобавок еще и крестьянкой. Наверное, возникли какие-то осложнения?

— Нет, — вздохнул он и беспомощно всплеснул руками. — Все произошло в срок, и родила она так же легко, как и в первый раз. Даже особой боли госпожа не испытывала. Повитуха все делала правильно, роды прошли благополучно, младенец родился абсолютно здоровым во всех отношениях. Но после этого госпожа Аврора заснула и не проснулась. — Он пожал плечами и заключил: — Gutheis wilja theins. На все воля Господа.

Этими же самыми словами я попытался утешить Теодориха, выражая ему свои соболезнования:

— Gutheis wilja theins.

— Божья воля, говоришь? — произнес он с ожесточением. — Забрать невинную жизнь? Лишить меня любимой супруги? Отнять у двоих детей мать? Это, по-твоему, Божья воля?

Я сказал:

— Согласно Священному Писанию, Бог пожертвовал ради нас своим единственным сыном…

— Акх, balgs-daddja! — фыркнул Теодорих, и я невольно отшатнулся, услышав, как он называет Священное Писание чепухой. Мало того, мой друг выкрикнул еще более страшное богохульство: — Именно из-за сладкоречивого лицемерия этой библейской истории я и отказываюсь поклоняться Иисусу Христу — или восхвалять его — или даже восторгаться им!

— О чем ты говоришь? — Теодорих прежде никогда не высказывался при мне относительно религии вообще и христианства в частности, и я был крайне изумлен, услышав такое святотатство из уст короля.