Рыцарь темного солнца - [2]

Утром десятого числа девушка простилась с родителями, отец благословил ее, мать дала последние наставления, потом настал черед слуг (некоторые плакали в голос, так что пану Соболевскому пришлось призвать их к порядку). Что говорить, даже госпожа Анна расчувствовалась при расставании с дочерью, которую едва замечала прежде. Так получилось, что рождение Мадленки чуть не стоило ей жизни, и, быть может, поэтому госпожа Анна жаловала рыжую егозу куда меньше остальных своих детей. Больше всего она гордилась Михалом, бывшим старше Мадленки на год. Он единственный из сыновей дожил до отроческого возраста и со временем должен быть унаследовать отеческую вотчину – имение Каменки и прилегающие к нему земли. Это был длинноногий, как журавль, темнокудрый юноша с ломающимся голосом и намечающимися над верхней губой усиками, которыми он гордился чрезвычайно. В детстве он и Мадленка были неразлейвода, и поэтому Михал вызвался проводить сестру до развилки.

– Только не задерживайся! – наказала ему мать. – На развилке дорог попрощайтесь, и сразу же возвращайся.

Мадленка села в возок с матерью-настоятельницей и молодой застенчивой монахиней, невнятно представившейся как сестра Урсула. Вещи будущей послушницы заняли еще две повозки, и Михал, увидев их, протяжно присвистнул. Так как земли ненавистных крестоносцев находились совсем близко, караван на всякий случай сопровождало около десятка вооруженных слуг настоятельницы верхами, да пан Соболевский выделил еще четверых человек для охраны. Мадленка вертела головой, ей все казалось непривычно и любопытно, и она даже толком не заметила, как тронулись с места. От скрипучих колес вздымалась пыль, возницы понукали волов, лошади верховых фыркали. Собаки в усадьбе, встревоженные непонятной суматохой, подняли лай, а одна, которую Мадленка особенно любила, бежала за возком, пока они не выехали на дорогу, но потом отстала и понуро побрела обратно. Михал на своем чалом, сером с белыми вкраплениями, коньке ехал со стороны Мадленки, развлекая ее разговором о всяких пустяках. Они миновали первую развилку, затем вторую, а Михал и не думал возвращаться. Мадленка была в глубине души рада этому – больше всего она боялась наступления того момента, когда брат поймет, что ему пора назад, и она останется одна, совсем одна среди чужих и чуждых ей людей. Она уже заметила, что мать-настоятельница и монахиня пристально изучают ее, так сказать, приглядываются к ней, и Мадленка не сумела бы объяснить почему, но в их присутствии ей становилось почти не по себе. Сестра Урсула, хоть и совсем молодая, не старше двадцати, безотчетно не нравилась ей – очень уж робкая и незаметная. «Подлиза», как ее определила про себя Мадленка, или, может быть, она просто запугана. Каждое слово монахини было проникнуто стремлением угодить собеседнику, ну а когда ей приходилось отвечать настоятельнице, в лице и манерах ее появлялась такая подобострастность, что вольнолюбивая Мадленка даже немного ежилась от неловкости. Сама мать-настоятельница с виду казалась доброй и кроткой женщиной, сущим ангелом милосердия, но чуткая Мадленка подозревала, что внутри у нее стальной стержень – слишком уж много почтительности окружало эту немногословную пани, всегда говорившую негромко, уверенно и спокойно, слишком уж были вышколены ее слуги и слишком безупречно держалась она сама. Ее распоряжения выполнялись быстрее, чем были высказаны, ее приказы не подлежали обсуждению. Аббатиса Евлалия выглядела так, словно никогда не заблуждалась и никогда не сомневалась в своей правоте, – а для Мадленки, постоянно метавшейся из крайности в крайность, это было хуже всего. Вместе с тем девушка не могла не признать, что настоятельница довольно симпатична и явно настроена заботиться о ней. Но чего-то ей все же не хватало – скорее всего, обыкновенной человеческой теплоты. Интересно, подумала Мадленка, чем целыми днями занимаются монашки в монастыре? Наверное, только и делают что молятся и поют, поют и молятся. А у нее, как назло, совершенно нет голоса. Дед уверял, что она может только скулить не хуже их собаки Белоножки. Мадленка поймала себя на том, что не слушает брата, и сердито потерла кончик носа.

– Да ты не горюй, – говорил меж тем Михал. – Монахиней быть очень даже хорошо, это все равно что быть ближе к богу. И потом, я буду тебя навещать, когда смогу.

– Правда? – обрадовалась Мадленка.

– Вот те крест, буду.

– Посещения мужчин у нас не поощряются, – вмешалась мать Евлалия.

По ее тону Мадленка поняла, что Михалу, который таскал сестру на спине, изображая коня, когда та была совсем маленькая, после чего оба радостно валились на землю и устраивали возню, уж точно не дадут ее видеть.

– Но ведь Михал мой брат! – возмутилась девушка.

Мать Евлалия поглядела на нее ласковыми бархатными глазами. Этого взгляда оказалось достаточно, чтобы Мадленка присмирела – хотя она и сама не понимала, почему.

– Тем более, – загадочно молвила настоятельница в ответ на ее замечание.

Мадленка насупилась. Она не любила, когда ей перечили, особенно если отказ был таким бессмысленным и жестоким, как только что прозвучавший.