Рыцарь темного солнца - [111]

– Да, да, панна Соболевская, – молвил задумчиво пан Кондрат, принимаясь зачем-то гладить бороду. – Я надеюсь, ее здоровье…

– О, с ней все будет хорошо – стрела, на ее счастье, вошла неглубоко.

– А рыцари, крестоносцы? – понизив голос, спросил пан Кондрат. – Вы можете поручиться, что они не наделают тут дел?

– Нет, они приехали за своим товарищем и, как только тот оправится, увезут его с собой. Я не намерен им препятствовать.

– Ах, за товарищем… гм… да… – подхватил пан Кондрат. Надо сказать, что во время Грюнвальдской битвы кто-то из крестоносцев так хватил его по голове, что пан Кондрат едва разума не лишился, и с той поры один вид одежды крестоносцев внушал ему беспокойство.

Впрочем, присутствие Филибера де Ланже кого угодно вывело бы из равновесия. Во-первых, он приехал без охранной грамоты туда, куда его определенно не звали, во-вторых, вломился во время грозы со своим отрядом в замок, в чем ему помог не кто иной, как Киприан из Кельна, переодетый монахом-францисканцем. Действия сии, каждое по отдельности, а особенно взятые вместе, тянули на настоящее объявление войны, хотя славный анжуец никого не убил и ничего не разграбил. Он знай себе только ругался на чудовищной смеси немецкого и родного анжуйского диалекта, проклиная какого-то великого комтура, негодяя из негодяев, какие-то ливонские болота, куда его послал оный негодяй комтур, после чего следовал душераздирающий рассказ о том, как он, Филибер из знаменитого рода де Ланже, всех перехитрил и, уже на подходе к Риге сообразив, что в его отсутствие что-то затевается, нарушил приказ и вернулся со своими людьми обратно. Он готов был перевернуть вверх дном небо и землю, если с его лучшим другом Боэмундом что-то случилось, и еще раз перевернуть их, если хоть волос упал с головы какого-то Мишеля, о котором никто, кроме него, в замке отродясь не слыхивал. Вежливость и элементарные правила приличия были совершенно ему чужды, что следует хотя бы из того, что, завидев Мадленку и своего приятеля ранеными, он приволок им врача и исповедника, причем врача (полуодетого, точнее, полураздетого) тащил за загривок левой рукой, а исповедника, коим, на свою беду, оказался многострадальный ксендз Домбровский, едва не потерявший сознание от страха, волок в правой. Ксендзу было велено молиться, и как следует, а врачу Филибер пообещал, что кинет его со стены, ежели с Мадленкой что-то случится. Похоже, что напутствия гиганта сделали свое дело, потому что врач извлек из Мадленки стрелу и остановил кровь, так что через три дня она смогла уже вставать с постели, а еще через день смог ходить и Боэмунд.

Пан Кондрат, получив самые торжественные заверения и Августа, и анжуйца в том, что ни один из них не замышляет и не замышлял каких-либо военных действий друг против друга, отбыл в Краков, чтобы развлечь короля Владислава рассказом о князе Доминике, оказавшемся самозванцем. Воздадим должное его фантазии: в его изложении панна Анджелика вышла весьма непривлекательной особой непонятного происхождения, зато панна Магдалена Соболевская оказалась чистейшей прелести чистейшим образцом, в который, ясное дело, без ума влюбились весьма достойный князь Август Яворский, так называемый князь Доминик, один громкоголосый парень из Анжу, состоящий в войске крестоносцев, и другой, молчаливый и синеглазый, из тех же крестоносцев. Те, кто слышал пана Кондрата, оставались при убеждении, что все заварилось именно из-за этой самой несравненной Магдалены, а некий прелат, воздев перст с искрящимся рубином, припомнил даже притчу о некой Еве, из-за капризов которой ее законный муж вкупе со всем остальным человечеством лишился райских кущ.

Саму Мадленку, надо полагать, такое сравнение только позабавило бы, хотя в первые дни после ранения ей было вовсе не до смеха. Она с трудом дышала, голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, так что, несмотря на обнадеживающие заверения врача, девушка думала, что умирает. А когда поняла, что вовсе нет, стала бояться, вдруг умрет другой человек, который был ей небезразличен, ведь тогда собственная жизнь ей станет не нужна. Но Боэмунд быстро поправлялся. Врач все поражался крепости его организма. Зато Август, хоть и был ранен легче, чем его бывший противник, все еще лежал в постели. Наконец Мадленка и Боэмунд встретились, но им обоим стоило большого труда выставить за дверь Филибера, который бродил вокруг них, как большая назойливая собака.

– Знаешь, – обратилась к своему синеглазому возлюбленному Мадленка, – я до последнего не была уверена, кого ты покрываешь: ее или меня.

Крестоносец усмехнулся.

– Она никогда не была добра ко мне, – сказал он. – Если есть человек, ради которого я бы ничего не пожалел… ни моей жизни, ни моей бессмертной души… то ты знаешь, кто это. Ты будешь со мной?

– До самого конца, – твердо произнесла Мадленка, – обещаю тебе.

Через неделю Филибер со своим отрядом покидал замок князей Диковских, захватив, конечно, с собой и брата Боэмунда, который вполне окреп и мог держаться в седле. Мадленка, двое ее слуг и горничная, которых ей оставил отец, двинулись вслед за ними. Не успели они отъехать, как Мадленка услышала, что ее кто-то окликает, и увидела мчащегося во весь опор Августа. Мадленка не прощалась с ним. И вообще, хотя князь выказывал всяческую заботу о ней в тяжелые дни, последовавшие за ранением, у нее не было ни малейшего желания лишний раз встречаться с ним. Тем не менее она натянула поводья и сделала сопровождающим знак остановиться.