Рыцарь призраков и теней - [41]

Бородатый нахмурился:

— Это еретические разговоры, Боб. Что до меня, то я верю в Бога. — Он повернулся к Айвару: — На все Божья воля. Я никогда не видел в Империи особого вреда, не вижу и теперь. Только она исполнилась греха, и похоже, мы избраны Богом, чтобы очистить ее от скверны. — Помолчав, он продолжал: — Коли так, нам не повредит помощь со стороны. Может, Бог пошлет нам ее. — Все взгляды обратились к Эраннату. — Я простой фермер и мало в чем смыслю, — закончил бородатый, — но только волнения назревают, и появилась надежда на избавление.

Старик поспешно переменил тему разговора.

Ночь уже опустилась на город, когда Наследник и ифрианец возвращались в табор. Звезды холодно сияли в вышине. Ночь же была теплая, влажный воздух наполнился запахами зелени. Под ногами тех, кто направлялся из города туда же, куда и они, скрипел гравий. Разговоры среди горожан прекращались, стоило им заметить рядом с собой инопланетянина: хорошие манеры не позволяли им мешать серьезной беседе. Впереди виднелись подвешенные на высоких шестах фонари, освещавшие фургоны и установленные между ними палатки. Музыка начинала звучать громче.

— Что я бы хотел понять, — говорил Эраннат, — это причину вражды энейцев к Империи. Конечно, мои соплеменники не вынесли бы такого подчинения. Но с человеческой точки зрения юрисдикция Империи ничего особо не меняет: чуть более высокие налоги, отказ от самостоятельности во внешних сношениях при полном самоуправлении. Взамен же вы получаете защиту — возможность торговли, связи с другими планетами. Я прав?

— Может быть, когда-то это так и было, — ответил Айвар. В голове его шумело от выпитого пива. — Но потом появилась эта тварь Снелунд. И слишком многие из нас погибли в войне, чтобы позволить Империи заставить нас отказаться от обычаев предков.

— Но действительно ли правление Снелунда было столь непереносимым, во всяком случае применительно к Энею? Вам не приходило в голову, что Империя допустила ошибку и теперь старается ее исправить? Действительно, исправление ошибки обходится дорого. Но твой народ показал такую несгибаемую гордость, что власти не рискнут особенно на вас давить. Немножко готовности к сотрудничеству — и вы сохранили бы все свои обычаи и органы власти или добились бы их восстановления.

— Откуда ты все это знаешь?

Эраннат не обратил внимания на вопрос.

— Я мог бы понять гнев энейцев, когда началась оккупация. Но ведь потом, когда комиссар показал себя как умеренный и справедливый правитель, эмоции должны были пойти на убыль. Вместо этого… мне кажется, что сначала энейцы приняли свое поражение с определенной долей обреченности, а теперь ваш воинственный дух снова взыграл. Не имея надежд на независимость в реальной жизни, вы переносите их в область фантазии. Но почему?

— Думаю, мы испытали шок, а теперь начинаем приходить в себя. Может быть, наши надежды не совсем уж беспочвенны. — Айвар внимательно посмотрел на это существо, такое неуклюжее на земле. Гребень ифрианца покачивался в такт движениям крыльев, на которые он опирался, как на костыли; ночные тени скрыли блеск глаз. — И зачем ты говоришь мне все это? Не хочешь же ты, чтобы я стал послушным подданным Империи? Ты ифрианец, ты принадлежишь к расе свободных охотников, к народу, который Терра в свое время вытеснила из многих земель. Так в чем же ты пытаешься меня убедить?

— Ни в чем. Как я уже говорил, я ксенолог, специализируюсь в антропологии и нахожусь здесь, чтобы собрать как можно больше данных о твоем виде. Я путешествую, не докладываясь властям, хейе, можно сказать, нелегально, чтобы избежать ограничений. С моей стороны было бы неосторожно сказать тебе больше, тем более что и ты не особенно посвящаешь меня в свои дела. Я задаю вопросы, чтобы по полученным ответам составить общую картину воззрений энейцев. Достаточно.

Айвар знал, что это слово в устах ифрианца означает конец дискуссии. Он умолк, но продолжал размышлять:

«Почему бы ему и не притвориться безвредным ученым? Это может пригодиться: в случае, если имперские агенты его поймают, его просто вышлют. Да, он, конечно, всего лишь шпион… Но если мне удастся убедить его, тогда он передаст своим, что мы готовы бороться за свою свободу и нуждаемся в их помощи… и возможно, они нам помогут!»

Приятное тепло от этой мысли растворилось в более пламенном чувстве: он был уже рядом с табором, рядом с Фрайной.

И тут…

Они смешались с толпой, кипящей между линялой радугой палаток. Фонари над табором затмили звезды. Над центральной площадкой вращался цилиндр из цветного стекла, бросая вокруг яркие лучи; красные, желтые, зеленые, голубые, лиловые отблески ложились на лихорадочно мельтешащие тела и лица. Лоточники расхваливали свои товары, зазывалы обещали удачу тем, кто рискнет монеткой в азартной игре, тут же на жаровнях повара готовили сдобренные острыми приправами блюда; и соблазнительный запах наполнял воздух… На дощатой платформе танцевали девушки, и хотя это представление было бесплатным, прижимистые обычно горожане кидали к их ногам деньги. Рядом с платформой расположились калеки-музыканты, и под их зажигательную мелодию ноги сами начинали отплясывать джигу. Ни крепкие напитки, ни наркотики здесь не имели хождения, но даже трезвые, осмотрительные фермеры шумно веселились вместе с тинеранами, дивились, как дети, на фокусника или жонглера, кричали, заахали руками, толкались. Тут и там с крыши фургона за ними наблюдали «удачи» Привала.