Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою - [73]

— Бесподобно, — согласился я. — И что же ты с ними собираешься делать?

— Погоди, сейчас поймешь. У моих подопечных одинаковый вес, одинаковые размеры. И аппетит у них одинаковый. Можешь поверить мне, они одинаково голодны…

— Продолжай, я слушаю.

— Сейчас я выпущу их на арену. В тот мир, где им предстоит добывать себе пропитание. Опыт я назвал «обусловленное средой вынужденное сотрудничество». Вскоре тебе станет ясно, что я имею в виду. Смотри, я зажигаю зеленую лампочку: это означает «Внимание, вы свободны, путь открыт».

Действительно, загорелась небольшая зеленая лампочка, и тут же отворилась крохотная дверца, открывая доступ на зеленое поле.

— А теперь смотри вот сюда, — сказал Фрониус, указывая на противоположный конец ящика. — В этот отсек я кладу сыр. Отличный, самый лучший сыр. — Он дал мне понюхать кусочек пармезана.

Мне сразу стало как-то не По себе: именно так пах эмментальский сыр, которым я наслаждался накануне вечером.

— Итак, закладываю приманку. Видишь? Они бросаются как сумасшедшие! Но тщетно. Красный свет — знак запрета: дверца отсека, в который я положил сыр, под напряжением. Ток, естественно, слабый, он не калечит их, только пугает.

Я недоуменно пожал плечами:

— Видит бог, ничего не понимаю. — И на всякий случай достал и нацепил на нос пенсне.

— Слушай и мотай на ус. Мышки голодные. Запах сыра сводит их с ума. Они получат пищу, но с одним условием!

— С каким же?

— Они должны сотрудничать. Со-труд-ни-чать!

— Бред какой-то. Абсурд…

— Не торопись делать выводы. Вот здесь, обрати внимание, я установил небольшой рычаг. Он напоминает детские качели на скверах. Разглядел? Так вот, дверца, открывающая путь к приманке, к ароматному сыру, отворяется лишь тогда, когда одна из мышек находится на дальнем конце рычага, вон на той небольшой площадочке. Лишь только одна из мышей получит доступ к пище: весом собственного тела вторая мышь приподнимает заслонку.

— И ты хочешь, чтобы…

— Да, хочу, чтобы… — Его мутные глаза уставились на меня, словно в отчаянной попытке загипнотизировать.

Фрониус казался мне в это мгновение сумасшедшим фанатиком.

— Хочу! — крикнул он, запуская свою мясницкую длань в нечесаные волосы. — Ты знаешь, я действительно мечтаю добиться… сотрудничества. Для начала — на мышином уровне. Я хочу, чтобы эти крохотные животные, сии элементарные монады осуществили то, что люди не желают, не могут, а по правде сказать, и не пытаются осуществить. Я хочу, чтобы одна из мышек, пренебрегая чувством голода, спокойно сидела на площадочке моего рычага, пока другая будет спокойно есть. И еще хочу, чтобы затем насытившаяся мышь сама, без какого бы то ни было принуждения, взобралась на площадку и предоставила своей товарке возможность спокойно питаться. Теперь ты понял?

— Но это же полный абсурд. Абсурд!..

— Я знаю, потому и не отступлюсь. Обожаю абсурд.

— Никак не пойму, чего ты в конце концов добиваешься. Я имею в виду философский аспект…

— Чего я добиваюсь? Неужели, дорогой коллега, тебе не понятно?

— И представить себе не могу.

— Если у меня все получится, если мыши, без всякого принуждения с моей стороны, станут последовательно, без сбоев сотрудничать, я смогу доказать, что инстинкт не является — представь себе! — не является неизбежным порождением сущности, а всего лишь некой ее случайной ошибкой, временным отклонением.

— Так ведь это же давно известно…

— Известно вообще, но не доказано, что инстинкт можно выправить. Причем очень просто, и вовсе не тем путем, за который ратуете вы, моралисты. Я готовлю удар, косвенный, но страшный удар по самой идее неизменности. Между особями нет роковых различий, просто голод выражается по-разному. И в обществе распределение функций не продиктовано свыше: современное состояние объясняется анархией, бесхозяйственностью, недостаточной организованностью. Неравенство, сие сложное проявление диалектического противоречия, лежащее в основе стольких зол, а может, и в основе зла как такового, порождается исключительно социальными условиями, этим проклятым обществом, обрекающим часть населения на голод. Я не могу допустить, что природа осуждает кого бы то ни было на рабство, не могу представить себе некие гены, определяющие различие в социальном статусе через своеобразие потребностей и пристрастий. Я уже говорил тебе, что мои мышки родились в один день и От одной матери: они равны перед богом, равны перед Природой и, само собой разумеется, равны перед его величеством Голодом. А раз уж они голодны, они, естественно, будут бороться за сыр, кусать друг друга… Но если их обучить, задать им сменный ритм, организовать, можешь не сомневаться: они станут послушно выполнять свои обязанности, нисколько не интересуясь, чем и как насытился другой.

— Начинаю соображать. И все же…

— Погоди, я не кончил. Суть в том, что я вырываю моих мышек из их естественного состояния, из-под немилосердной власти инстинкта самосохранения. Я вынуждаю их заключить контракт, вступить в отношения сотрудничества. «А» плюс «Б» становятся новым, неведомым доселе сообществом. Они становятся ячейкой общества, кооперацией по взаимовыручке. Им предстоит сотрудничать, питаться, развлекаться вместе. Во истинном братстве и в мире.