Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою - [60]

Он смотрел на меня с ненавистью, будто я был виновником его поражения. Вдруг я пожалел, пожалел нас обоих, — я ведь так надеялся на его победу; он, видно, почувствовал, что я больше не злюсь, выражение лица у него изменилось, глаза повлажнели, и он шепнул мне, чуть не плача: «А ежели по правде, мне стало плохо, я еле добежал до финиша». Как-никак мы оба были «мужчинами», и он без всякого кривлянья согласился, чтобы я отвез его домой на велосипеде. Он с трудом уселся на раму и весь скорчился, а я стал медленно, спокойно крутить педали, но превосходства над ним, которое я нежданно-негаданно получил, я не чувствовал; мне не приходило в голову, что я могу радоваться, опекая потерпевшего поражение человека, оттого что поражение потерпел он, а не я; мой брат сам нашел в себе силы стереть позор с черного лица поражения. По дороге домой я ни о чем не думал, мне было грустно и я тоже чувствовал себя побежденным. Но дома, уже ссадив брата перед крыльцом и слезая сам с велосипеда, я почувствовал такую усталость, как уставал у нас, наверное, один отец, и вновь меня охватила злоба и яростное желание восторжествовать над ним, однако фраза, которая пришла мне на ум, была гораздо проще: «Я отомщу», — решил я про себя.

А потом надо было идти в дом и есть фасолевый или картофельный суп (до чего же мы проголодались!), потом отправиться в нашу с ним общую комнату, чтобы хоть кое-как приготовить уроки на завтра. В тот день мне настолько все осточертело, что я был бы рад умереть. В доме все мне казалось мрачным, я слышал грохот кастрюль на кухне; во дворе отец разговаривал с кем-то из соседей, сосед жаловался, что его обругали, что следовало их всех избить, как собак, убить до смерти; впервые пожалел, что у нас дома нет радио, а то бы слушал музыку и всякие новости, знал бы, что происходит в колониях, как бесконечно жестоки империалисты, наслаждался бы пионерскими песнями в исполнении хрустальных голосов прославленных вундеркиндов из хора столичного Дворца пионеров.

Я отправился на кухню, нашел на буфете «Скынтейя Тинеретулуй», которую выписывал мой брат, и стал читать ее — о передовой бригаде, в чьей комнате в общежитии корреспондент увидел «почти абсолютную» чистоту и порядок; ведь, — сразу же отмечает журналист, — речь идет об «известной бригаде Николае Иона», о которой уже писали коллеги журналиста. Да, все вещи были на своих местах: «…в углу чистый таз для умывания, полотенца на спинках коек, чемоданы под кроватью, стены побелены, пол подметен». В итоге корреспондент делал вывод: «Передовики производства — передовики во всем, дорогие читатели, в жизни они тоже идут в первых рядах, их примеру должны следовать все».

…Заснул я с трудом, то и дело ворочаясь в постели, а утром опоздал в школу.

* * *

Я храню много школьных тетрадей — тонкие или толстые, в косую линейку, в клетку, — на обложке которых написано то «Заметки», то «Записи», а на последней «Дневник». Первые «Заметки» я храню примерно с пятого класса, тетрадь совсем тонкая, продолжались записи менее двух лет. Интересно, что во второй тетради — как раз время, которое я описываю, — нет о кроссе ни слова. Лишь в третьей тетради, начатой в восьмом классе, я набрел среди размышлений об Островском и цитат из него на первое упоминание о легкой атлетике:

«25 марта 1955. Сегодня на уроке физкультуры мы, ребята, бежали три круга по двору гимназии, между забором и каштанами. Я пришел первым, и преподаватель Шинкуля сказал мне: «Молодец, парень, ты хорошо бежал».

Больше ничего о легкой атлетике в тетради нет до девятого класса:

«15 октября 1955. Сегодня мы бегали на уроке физкультуры четыре раза вокруг двора. Я пришел первым, остальные не очень-то надрывались. Преподаватель Шинкуля велел мне явиться в среду на тренировку в легкоатлетическую секцию».

…Первая тренировка. Пытаюсь вспомнить двор гимназии, гандбольные ворота, задний, со стороны улицы Теодор Некулуцэ, забор, около которого кто-то — кто, я так никогда и не узнаю — выращивал картофель, морковь, фасоль и немного кукурузы; припоминаю еще кусты ольхи и ивы на берегу Беривойя, речушки, протекавшей между двором гимназии и общежитием пожарных, которую все горожане именовали рекой. Среди зарослей, за деревьями во время переменок было принято курить, вблизи стояла дощатая уборная, и многие предпочитали курить именно там, возможно отдавая тем самым дань традиции. Дежурные преподаватели появлялись там редко; по молчаливому соглашению места, где курили гимназисты, не проверялись.

Первая тренировка практически складывается из самых разнообразных и тоже первых тренировок; для разминки — легкий бег вокруг двора под каштанами и липами, гимнастика для рук, сильный рывок на дистанции всего в несколько метров по свистку Шинкули. И наконец, яма для прыжков; разбег у меня был хороший, но сковывало напряжение, не было легкости, необходимой при прыжках в длину; я едва переваливал за пять метров, результат, прямо скажем, никудышный. При прыжках в высоту моя скованность мешала мне еще больше, и если мне все же удавалось брать какую-никакую высоту, то лишь благодаря моим длинным ногам. Легкоатлеты гимназии только начали тогда практиковать перекидной прыжок, и даже преподаватели не могли толком объяснить, что он из себя представляет. Как бы там ни было, я понял, что не создан для этих двух видов спорта, а состязаниям в беге не придавалось особого значения, разве что стометровке, более подходящей для двора гимназии. В беге на сто метров я обычно стартовал слабо, но несколько метров мне удавалось нагнать, и я всегда попадал в первую пятерку. Тренировки мне не нравились, тем более что мы еще ни разу не бегали полуторку, и я решил бросить все эти дурацкие затеи. И если не бросил, то только благодаря Шинкуле, который сказал, что из меня может получиться хороший спринтер, если только я улучшу свой старт. Впрочем, в ноябре тренировки прекратились до следующей весны. В конце апреля нас, нескольких ребят, снова вызвали на тренировки, потому что было принято решение устроить 2 мая на городском стадионе спортивные состязания помимо традиционных выступлений художественной самодеятельности, плясок под ансамбли народных инструментов; происходило все это на эстраде, которую воздвигали посреди футбольного поля. Я выразил желание участвовать в беге на 800 или 1500 метров, но тренер пожал плечами и сказал, что эти дистанции не предусмотрены программой, так что я буду бежать 100 или 200 метров, если последняя дистанция в программе.