Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою - [52]

В бесконечных матчах, длившихся до позднего вечера на школьном дворе, я продолжал быть первым, несмотря на то, что со временем кое-кто из моих товарищей стал играть в городской команде юниоров. Я любил издеваться над ними, запросто обводил их, наступал, и дело доходило до «борьбы» один на один, которой им не удавалось избежать; что ни говори, в футболе, как и в любом другом виде спорта, нельзя ловчить до бесконечности, рано или поздно приходится «принимать бой», даже если заранее знаешь, что потерпишь поражение. Правда, от этих моих триумфов на школьном дворе я получал ничтожное удовлетворение (да какой там двор, пропыленный пустырь с пучками жухлой грязной травы), я не испытывал никакой радости, спектакль проходил при закрытых дверях, без зрителей, и «иерархия» оставалась неизменной, поскольку некоторые ребята были игроками всеми признанной городской команды юниоров. Думаю, сознательно они никогда не объединялись против меня, это предполагало бы определенного рода целеустремленность и наличие житейского опыта, которых, конечно же, у них не было. Объединились они скорее всего инстинктивно — группа середняков против самого сильного. (Я позволяю себе говорить это сейчас, но тогда я не понимал этого.) Обычный стадный инстинкт; странно, что проявляется он со столь раннего возраста.

Но сам я относился к ним со снисхождением. Утверждение это — знаю — может показаться высокомерным, и доказать обратное я не могу. Единственным, пожалуй, свидетельством в мою пользу может служить то, что, будучи гимназистом, а потом студентом, я с удовольствием и даже с некоторой долей «патриотической» гордости следил за ростом моих бывших соучеников, ставших футболистами класса «Б», а кое-кто даже игроками основного состава в командах класса «А».

* * *

Однажды во время зимних студенческих каникул — а был я тогда, если мне память не изменяет, на первом курсе — я повстречал бывшего своего соученика, игрока одной из студенческих футбольных команд класса «А». Он пригласил меня в ресторан. Выглядел он намного старше меня, и от него веяло уверенностью повидавшего виды человека; не надо забывать, что игроку команды мастеров, хорошему или среднему — все равно, кто-нибудь каждый день твердит, что он великолепный, потрясающий игрок, что с времен знаменитого Бинди или прославленного Добаи никто не видел такого красивого бега по краю, такого сильного удара. Эта льстивая «публика», что топчется вокруг любой знаменитости, напоминает подстерегающих добычу шакалов. Там, где хватило бы восхищенного взгляда, они душат свою жертву в объятиях. Что ж, встречается и такая порода людей.

Едва мы с Алексе успели войти в ресторан и сесть за столик, как перед нами выросла бутылка. От почитателей таланта, как объяснил официант и добавил: «Какая великая честь для нас, что свои первые шаги в спорте вы сделали у нас в городе». Он был само подобострастие, жаждал хотя бы нескольких слов, обращенных ему лично. Алексе, отмахнувшись, пробурчал что-то, но все же улыбнулся ему. «Этому народу не откажешь, — снисходительно сказал он, — стоит мне заглянуть в ресторан, всегда одно и то же, хоть не ходи».

Не успели мы чокнуться, как к нашему столу подошел некий Стелиан, бывший тренер юниоров. Выглядел он плохо — небритый, постаревший, хотя вряд ли ему перевалило за сорок пять, под глазами мешки, лицо в красных прожилках, с утра уже навеселе. Вообще-то он редко когда бывал трезвым, этот опустившийся неудачник, бывший игрок команды класса «Б», скатившийся до работы тренера у городской детворы. Сам он объяснял это подкопами под него и завистью, твердил, что попади ему в руки взрослая команда, наш город давно бы играл в классе «А».

Но я уверен, что и эту-то работу ему давали из жалости, человек он был безобидный, мягкий, к тому же среди его дружков-собутыльников были и люди влиятельные. А то, что тренер должен служить образцом для команды, а тем более если это команда подростков, не волновало никого в нашем городишке, где пьющих людей в избытке. Если бы кто-нибудь пожелал заняться этим вопросом и коснулся этической стороны дела, большинство пожали бы плечами или ответили со скучающим видом: «Да брось ты эти дурацкие теории, нашел о чем толковать, вот еще прицепился», или разыграли полнейшее непонимание: «Никак не возьму в толк, о чем речь?» Я не берусь утверждать, что у нас в городке живут сплошь люди темные, необразованные, речь скорее идет о безразличии друг к другу, о полном равнодушии, хотя, как в любом маленьком городе, у нас и сплетничают, и злословят. Все настолько привыкли к сплетням, что они, эти сплетни, давно уже никому не мешают, распространяются не из злобы и не из желания стереть соперника с лица земли, а просто потому, что никаких других интересов нет…

Итак, Стелиан, уважительно поздоровавшись с Алексе, уже сидел за нашим столиком и расхваливал, правда без излишней назойливости, молодого спортсмена, говоря, что читал все о нем в прессе, что тот блестяще играл в таких-то и таких-то матчах, что он видел его по телевизору.

Стелиан потихоньку пил (он не был настоящим алкоголиком), казался очень усталым, присутствие его мне не мешало, думаю, что не мешало и Алексе, который имел все основания чувствовать себя польщенным, если бы не привычка к похвалам. Меня как будто и не существовало, разговор — если это можно было назвать разговором — топтался на месте: команда Алексе, ребята. «Ты, Алексе, здорово выделяешься, — твердил Стелиан, — это вопиющая несправедливость, что ты еще не в сборной страны, но в один прекрасный день справедливость восторжествует…» Алексе какое-то время слушал его, и, когда ему стало скучно, что частенько бывает с такого рода людьми, извинился и пересел к каким-то своим знакомым, которые, заметим справедливости ради, настойчиво его звали, прося оказать им честь своим присутствием.