Рыцарь духа - [3]

— Ваша милость, — закричал гигант дрожащим от затаенной злобы голосом, — <…> за что гоните с фабрики взашей?

Колодников взглянул на фабричного, черные глаза его вспыльчиво сверкнули, лицо покраснело и, бросаясь с поднятой палкой на рабочего, он закричал:

— Вон, негодяй!

Он исчез за дверьми вслед за скрывшимся фабричным, но минуту спустя раздался его голос:

— Разорвать бы на куски вас, мерзавцев!

Леонид, глядя своими загоревшимися негодованием глазами на ушедшего отца, проговорил звонким, дрогнувшим от волнения голосом:

— Разбойники мира <…> враги мои, а задавленные сильными — друзья.

Отступая к двери и глядя в отдаленный конец комнаты, точно видя там кого-то, он проговорил:

— И твои они друзья, несчастная блуждающая тень.

Он быстро пошел к двери и скрылся.

Два человека, оставшиеся в комнате, старик и молодой, отец и сын, долго смотрели друг на друга и наконец первый сказал:

— Вишь ты какой, слыхал, Ильюша? Разбойники мира — это мы с тобой и прочие нам подобные. Что скажешь — а?

— Черт побери!.. — воскликнул молодой человек с недоумевающей иронической усмешкой. — Пребывание в Париже его окончательно сделало безумным. Маньяк какой- то или, во всяком случае, человек не от сего мира. Не для таких, как он, эта земля, полная лжи и хищений, а для нас с вами, папенька.

— Ха-ха-ха! А заметил ты, как наш фабрикант вздрагивал и бледнел? Мертвая Клара пугает его.

— Не понимаю, папаша, почему же она его пугает?

— Да ты тогда маленьким был, куда тебе понимать? Только знай, сынок, один злодей может так бледнеть. А я нарочно про покойницу ему, попугиваю.

Старика охватило приятное волнение, на лице выступили два ярких пятна и, радостно волнуясь, он стал говорить сыну, что уже сорок лет как он ведет затаенную борьбу с Колодниковым с целью оттягивать от него побольше денег, что и ему очень хотелось быть богатым, но что фабрикант всегда смотрел за ним «как старый цербер, охраняющий сокровище», но что теперь все иначе пойдет: он будет попугивать его старым преступлением.

Он обвил рукой шею сына и, склонившись к его уху, прошептал:

— Свой сестру Клару он убивал медленно, а ее супругу всадил в горло нож… Это подлинно так было, ночью, в лесу…

— Да не может быть, папенька!

— Говорю тебе. Убил, чтобы воспользоваться капиталом его и с той поры стал тиранствовать на фабрике и богатство его росло.

Управляющий умолк, всматриваясь в лицо сына, а последний весело заговорил:

— А знаете, папенька, ведь по некоторым соображениям я сам думал, что история с Кларой — старое преступление. И вот вам еще что: его капитал, обладать которым значит быть могучим властелином на земле, мне может достаться без всякого труда.

Старик, изумленно расширив свои светлые глаза, воскликнул:

— Что же ты — чародей или волшебник? Как может быть это?

Сын его, Илья, начал ходить по комнате, с видом фата заложив руки в карманы и так посматривая на отца, точно давая ему возможность насладиться его видом. Потом он остановился и сказал:

— Вот что, папенька: Глафира, дочь вашего патрона, в меня влюблена, и потому, чтобы открыть клад, мне надо только уметь играть на струнах ее сердца.

— Сыночек, миленький, — воскликнул старик с просиявшим радостью лицом, — сумей только овладеть сердцем Глафирочки и из него посыпется золотой дождь.

Он снова обвил его шею рукой и склонился к его уху.

— Ведь двенадцать братцев-близнецов у него, двенадцать миллиончиков. Как может быть, чтобы я не помог тебе добраться до такого клада? Непременно буду попугивать старика, чтобы он поослаб и, не упираясь, отдал за тебя дочь. Не нарадуюсь на тебя, сыночек мой.

Он отступил от сына, расставил в обе стороны руки и тихо и таинственно проговорил:

— Двенадцать братцев-близнецов, двенадцать миллиончиков. Ха-ха-ха!

Маленькая дверь, находящаяся посреди длинной стены, скрипнула и раскрылась, и в комнату вошла пожилая дама в черном платье, с бледным, испещренным множеством мелких морщинок лицом. Сделавши несколько шагов, она вдруг остановилась, голубые глаза ее расширились в выражении испуга и изумления и, обводя ими комнату, она вдруг воскликнула:

— Да это просто какой-то катафалк!

— Совершенный, — подтвердил молодой человек и, подойдя к даме, продолжал: — Ваш сын возвратился из Парижа настоящим магом — таинственным и мрачным.

Он наклонился, желая поцеловать ее руку, но она отдернула ее и воскликнула:

— В грехах она, моя рука… не надо целовать.

И, подняв глава, она снова начала озирать ими комнату.

— Что с вами, Анна Богдановна? — изумленно глядя на нее, спросил Илья Петрович.

С поднятыми кверху глазами, с высоко вздымающейся грудью, она густым волнующимся голосом проговорила:

— Мрачно и торжественно здесь, как в церкви во время панихиды. Сын мой носит в душе святыню какую-то и в ней как бы приютился задумчивый опечаленный ангел, а в моей душе… в ней всегда выли бесы. Ах, эта комната… здесь еще и до сих пор эта решетка, и билась она, пленница… а там я в залах носилась в вальсе… И сколько лжи, сколько соблазна внесла я в семью. Вы, Петр Артамонович, так долго живя у нас, все знаете. Молчите. Мой сын, мой удивительный Леонид один только Бога носит в себе, а другие дети все по моим следам идут. Да, я много грешила, но, клянусь вам, меня оскорбляло это… оргии среди девиц, и я мстила. Вы все знаете — молчите. Пусть прошлое будет могилой и в ней будут зарыты вся ложь и преступления — молчите!