Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 - [109]

Ждали вестей от графа Раймона — с чем-то вернется он из Рима, что-то скажет нам английский король. Как ни странно, той осенью научился я писать песни. То, что не удавалось мне хорошо делать на языке франков, начало получаться на провансальском, и хотя песни я складывал очень грустные и пел так себе, меня все-таки приходили слушать — кроме родни, еще и соседки, и плакали много, когда я пел — потому что легко было плакать. Айма играла под это дело на вьелле — тоже не слишком хорошо, но тоже всем нравилось.

«Спой нам еще про битву, Франк, спой, пожалуйста. Помоги поплакать — я ведь так и не видала своего сыночка мертвым, так над ним и не покричала…»

Конечно, Гильеметта, хорошо, Брюна, и для вас я спою, Алазаис, все для вас, про ваше горе, а вы за это помолитесь о моем бедном брате, и о рыцаре Гилельме, и обо всех нас…

   «Сокола сеньор посылал своей Донне,

   Вестника крылатого, рыцаря птичьего,

   Приказал спешить — вверх стрелой по Гаронне,

   Чтобы вражьим стрелам Бог нИ дал настичь его.

   «Там на берегу будет ждать моя дама,

   Расскажи ей всё, почему не приеду я —

   Не забыл посулов, не медлю упрямо,

   Просто за другой Госпожой ныне следую.

   Тяжче этой вести нет вестнику груза,

   Ныне даже в небе дороги опасные.

   Имя моей дамы — мадонна Тулуза,

   А в лугах Мюрета трава еще красная.

   Платье твое, донна, алее заката —

   Снова ли заменишь на вдовье, унылое,

   Снимешь украшения светлого злата —

   Я не защитил тебя, милая, милая.

   Та же, с кем невольно тебе изменяю,

   Рыцаря с другой не разделит, ревнивица.

   Ты меня прости, что не смог ей противиться,

   Лишь тебя любил я, да вот — умираю.»

   Написал сеньор, но не хочет ответа.

   Руку уронил, и окончена песенка,

   Только быстрый сокол летит от Мюрета,

   Крылья же в крови у небесного вестника».

Не хуже, чем про ласточку. Только наоборот. То была веселенькая тенсона, «прение», а это — просто «plahn», плач, единственный вид песни, который пишут теперь в Тулузе…

А жить-то все равно надо. И более того — хочется. Упрямое тело так сильно создано для жизни, что не может вечно скорбеть, то и дело возвращается к радости — чуть увидит в небе вместо дождя холодные звезды, яркие, как глаза ангелов, или выпьет чашку подогретого вина, рассылающего по жилам тепло, или вспомнит, как красивы зеленые горы сияющим маем, хоть сейчас они серые и суровые… Когда я возвращался вечером, усталый и больной, меня встречала моя сестра, целовала в щеку. Я не слишком-то любил ее раньше, шумную и самолюбивую еретичку, но теперешнюю Айму — толозанку, которая часто плакала по ночам — я ни за что бы не смог оставить.

Так, милая моя, я и в самом деле стал тулузцем. По-нашему это будет — толозан.

+ + +

На сем конец второй книге, храни Господь Тулузу и тулузцев, живых и усопших.

Ненайденные примечания. Кн. 2

В больничном приюте святого Иакова, в пригороде Сен-Сиприен.

Пс. 118, 75