Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 - [104]

«И сказал Симеон Марии, матери Его: и тебе самой оружие пройдет душу…» Но Матерь у креста стояла, STABAT MATER, именно стояла, а не билась, не каталась, не вырывала пучками волосы. Я раньше не представлял, как это она так просто стояла, а теперь начал понимать.

Тогда-то и пришел мэтр Бернар. Постоял в дверях кухни, переводя взгляд с одного лица на другое. С мертвого сына — на живых дочерей, на живого меня, которому вновь страстно захотелось оказаться неживым или хотя бы раненым.

— Ну, что решили? — негромко спросила на Америга, подходя к мужу и беря его за руку. Тулузская жена, крепкая, как сама Тулуза… скорбящая, как сама Тулуза.

Мэтр Бернар перевел дыхание.

— Отправляем депутацию к Мюрету. Граф велел отрекаться от него от имени города и обещать легатам подчинение римской церкви. Граф советовал обращаться сразу к легатам, к Арнауту, в обход Монфора. Он был против битвы с… против этой битвы, он не в ладах с Монфором, он единственный может гарантировать нам защиту. Если мы выступим как его покаянники, а не Монфоровы побежденные.

— А эн Раймон куда?

— С сыном в Рим, просить милости. Еще королю английскому послов посылает. В случае чего подаст нам весточку. И мы снова… соединимся.

— Арнаут это должен предвидеть. Он потребует заложников. Как в прошлый раз. И потом, там Фулькон… Он будет грести под Монфора. Он нас никогда не простит.

— Не Фулькон там главный. А все-таки Арнаут. Заложников дадим. Мы уже… это обговорили.

На Америга внимательно всматривалась мужу в лицо. Очень худое, острое, постаревшее на десять лет.

— Ты едешь?

— Да, жена.

— Сколько вас?

— Пятнадцать. С вигуэром.

— Ты в случае чего обещал себя в заложники? Я верно поняла?

— Верно, жена.

Айя неожиданно поняла, что происходит. Брата потеряли, а теперь отец уходит, чтобы, может быть, никогда не вернуться! Чтобы «стать пред Господом в проломе за сию землю», как тот ненайденный Богом праведник из Иезекииля, встать в проломе стены предстателем за Тулузу, и может быть, никогда не вернуться! С прытью, неожиданной для такой тихони, Айя бросилась отцу на шею и заголосила так, что даже Айма, безучастно сидевшая в углу, подняла голову и дико посмотрела на сестренку.

— Батюшка! — визжала Айя, как над покойным, и стискивала отца так, будто Монфор уже стоял за дверью, чтобы вырвать мэтра Бернара из ее объятий и уволочь в тюрьму. — Батюшка! Не покидай нас! Они тебя убьют!!

На Америга оторвала дочь от пошатнувшегося под ее тяжестью консула, встряхнула ее за плечи.

— Не голоси, дура. Поди к себе. Отец сам знает, что делать.

Айя, всхлипывая, выбежала из кухни. Я остался, но боялся рот раскрыть.

Еще один долгий, долгий взгляд глаза в глаза. Супруги могут понимать друг друга без слов. «Сильная женщина, где найти ее? Сердце супруга может положиться на нее…»

— Что тебе собрать в дорогу?

— Все как обычно. На четыре дня, хотя вернусь, скорее всего, через два.

— Когда едете?

— Сейчас.

— Какого коня тебе приготовить?

— Лучше мула. Серого.

На Америга внезапно обернулась ко мне, хотя я уж было подумал, что обо мне все забыли.

— Слышал, Франк? Серого мула. Ступай и поседлай. Потом можешь… идти спать.

Я направился к двери, оглянулся с сомнением на застывшую в скорби Айму. Не опасно ли их так оставлять? Впрочем, уж когда мэтр Бернар тут, ничего эта дурища себе не сделает…

Я вышел, но с порога еще расслышал вопрос — усталым, больным голосом госпожи Америги:

— Ты позволишь сына без тебя похоронить? Два дня — слишком много, и потом — боюсь, девочки от горя разболеются, а сейчас недужить не время.

— А, что? Хоронить? Да, да, конечно… хороните его без меня. Это… правильно.

И, уронив тяжелую голову на стол, рядом с рукой мертвого Аймерика, он наконец расплакался, как малый ребенок.

Мэтр Бернар вернулся, как обещал — через два дня. От имени Тулузы обещали выдать шестьдесят заложников, всё людей из хороших семей, почтенных горожан, членов капитула, судейских, легистов. Обещали — и не выдали. Переговоры прервались, Тулуза заперла ворота, Тулуза засела в глухую оборону.

— Они не получат от нас ничего, — сказал мэтр Бернар, входя в дом вместе с двумя законниками, в одном из которых я узнал черты Сикарта Кап-де-Порка. Не было в Тулузе дома, где бы не оплакивали убитого — а мэтру Гюи завидовал весь квартал, у него сын вернулся живой, только потерял руку.

— Ничего, — повторил наш хозяин, тяжело падая на скамью. — Хватит. Выстоим как-нибудь, пусть осаждают. Эй! Кто-нибудь, воды мне принесите, или лучше вина! Как я устал, Иисусе, как я устал…

Прибежала Айя, принесла кувшин. Всхлипывая на ходу, обхватила отца тонкими руками.

— Батюшка!

— Ну, ну, не реви. Я вернулся, ни тела франкам и попам не отдал, ни души не продал. Зато времечка для доброго графа выгадали. Он, небось, уже к Провансу подъезжает, пока мы там с волками переговоры переговаривали.

— Эн Раймон наш вернется с договором получше, — спокойно заметил Кап-де-Порк, такой же красивый, как Сикарт, только с брюшком и седоватый. — Довольно попили они кровушки наших сыновей… прости, Бернар!

— Где его… похоронили? Я хочу сходить, — сорванным голосом начал мэтр Бернар, но вдруг уронил лицо в ладони и заплакал. Никто не удивился, не осудил его даже взглядом — напротив, вслед за ним залился лающим плачем второй гость, рыжеватый и малорослый, в черной тунике судьи. А следом — и я, привалясь лбом к дверному косяку. Привычно плача, мэтр Бернар пил большими глотками пиво из кувшина, морщась от кислого вкуса, и вежественно передавал сосуд гостям, будто слезы стали таким обычным делом в нашем доме, в нашем городе, что из-за них не стоило прерывать разговора или трапезы.