Рыцарь Бодуэн и его семья - [25]

Этого нельзя попустить, братья. Господь не попустит нам этого последнего попущения.

И вдобавок ко всему проклятые манихеи, которых аббат Клервоский Анри называл по местности обитания Альбигойцами, а сами себя именующие чистыми, «катаросами», надругаются над Крестом Господним хуже всяких сарацин! Даже мавры не творят такого в своих собраниях, как эти предатели — бывшие христиане, они, по слухам, предаются свальному греху, поклоняются демонам в образе черных кошек и замешивают свою пасху на крови некрещеных младенцев!

Насчет младенцев и прочего лично я, цистерцианец брат Огюст из Потиньи, ничего не знаю — но со всей уверенностью могу подтвердить, что на глазах у моего наставника, дома Арно-Амори, который к несчастью своему много лет прожил на землях провансальских, в обители Фонфруад, которая сейчас стоит посреди еретических земель, как островок веры в бурном море огня адского — на глазах сего аббата несколько еретиков разломали на части деревянный крест от часовни, после чего на него помочились!!

Этого нельзя снести, братья, этого нельзя снести. Только будьте тверды и мужественны, тверды и очень мужественны, как сказано — будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь.[5]

Придите, начертите знак креста на своих знаменах, положите знак креста на свою грудь (с левой стороны, напротив сердца — символом подчинения своей воли воле Христовой, и ради отличия от палестинских крестоносцев) — собирается новая рать сильная, и как предал Господь проклятый Иерихон и Гай, Макед и Ливну, Лахис и Еглон, и прочие согрешившие города, в руки Иисуса Навина и сынов Израиля, так теперь Он призывает франков на Тулузу, этот новый Иерихон, на Каркассон, и Альби, и крепкостенный Кагор — а государей их повелевает низложить, и наступить на выи им, и бросить их под ноги их же народу, как тридцать одного библейского царя, потому что такая судьба ждет каждого, кто ослушается Бога Израилева. Будете поступать с ними, франки, как повелел Господь: жечь огнем их города, и перерезать жилы коням их, и убивать мечом все дышащее, что есть в городах — а всю добычу и скот забирать себе.[6] Deus lo volt, христиане. Deus lo volt, потому что как говорил некогда Господь Иисусу Навину и Иуде Маккавею, так Он велит нынче вам, потому что вы — новый народ Израильский, новые избранники Завета. Пойдите и поступите с ними по справедливости, чтобы впредь никто не возвышал гласа на Господа и не оскорблял Его лживой верой.

* * *

Весною того самого года, как слуги Раймона, графа Тулузского, убили папского легата отца Пьера, я впервые побывал на ярмарке.

Ни о каких легатах, ни даже о мятежном тулузском графе я тогда знать не знал — тому, кому плохо в собственном доме, нет дела до проблем urbi et orbi[7]! Знал только, что в начале ярмарки святого Кириака к нам в Провен тоже приезжали вербовщики, говорили о крестовом походе, и что отец, наслушавшись их завлекательных речей, уехал ко двору герцога Бургундии — на военные сборы, где рыцарей распределят по отрядам и занесут в единую книгу записей, чтобы их имущество оставалось на время похода под охраной церкви и сеньора-короля. Отца почему-то несказанно радовала перспектива предстоящего похода, он даже, можно сказать, стал весел, шутил с матушкой и с Рено. Жаль только, в Шампани сейчас, после смерти графа Тибо, к сожаленью, нет сильного правителя, который сам повел бы соплеменников, собрав отдельный отряд. А герцог Бургундский — человек щедрый и в остальном недурной, до наживы падкий, но своих не обделит. И страх как рад любому прибавлению в войске, как собственным вассалам, обязанным ему карантеном сорок дней в году, так и наемным рыцарям за сходное жалование плюс часть добычи. И все для того, чтобы численно восторжествовать над своим вечным недругом, графом Неверским Пьером, с которым они, как известно, друг друга ненавидят до смерти, и который тоже соберет в поход немалое войско. Но лучше уж под началом бургундца драться, чем под неверским графом — бургундцы шампанцам родня, можно сказать, почти шампанцы, а Пьер де Куртене — тот совсем чужой, не лучше бретонцев или пикардийцев. Нужно быть готовым, в случае чего, доказать, что он герцогу Одону и в подметки не годится!

Мне же для радости доставало простого знания, что мессир Эд уехал. В Бургундию скататься — это тебе не в Провен и не в Мо, откуда можно и на следующий день вернуться при желании. Значит, минимум несколько дней полной свободы! Может, и несколько недель! Благослови Бог герцога бургундского и короля французского, затеявших эту войну, может ли быть для меня лучший подарок на Пасху? Прекрасный месяц май — время сеньоровых поездок, охоты или военных походов; виноград уже вскопан и подвязан, а до сенокоса еще долго. А то, даст Господь, мессир Эд скоро уедет — надолго, на несколько лет, навсегда, а может, его там в походе и вовсе… На этом мысль моя благочестиво останавливалась; даже считаючи себя Йонеком, я не позволял своей греховной натуре желать смерти собственного отца.

Мне недавно пошел тринадцатый год; этой прекрасной весной меня беспокоило только одно — как бы не взял отец с собою в поход и моего брата в качестве оруженосца, в каковом имел большую нужду. Сам-то Эд был не против; он в свои шестнадцать стал уже вполне взрослым и зрелым дамуазо и желал настоящей мужской жизни, военных успехов, больших заработков и славы человека твердого и мужественного. Но я, признаться, очень боялся его потерять тем или иным образом — что он погибнет или затеряется в далекой земле, в чужих горах, казавшихся мне вследствие своей чуждости непременно холодными и бесприютными (хотя разумом я знал, что на юге, ближе к морю, куда жарче, чем у нас.) Насколько желанна мне ни казалась пропажа мессира Эда, мысль о том, что вместе с ним может пропасть и его оруженосец, меня пугала — известно, что жадная человеческая натура хочет сразу всех благ, даже несовместимых.