Рыба - [8]

Сигнал эхолота пронзал толщу воды, отражался от донных камней и спешил обратно. "Чистая вода. Пусто под днищем", - чертил самописец.

Но вот сигнал наткнулся на что-то живое, колеблющееся. Тотчас на ленте затемнело густое, широко растянутое пятно.

- Рыба!..

Перо самописца обозначало рыбу чуть ли не у самой поверхности. Куница водил языком по пересохшим губам. Женька почувствовал, что и у него губы сухие и жаркие.

- Плотная рыба! - крикнул радист в разговорную трубу и повернулся к ребятам. - Бегите, ты в носовой кубрик, ты - в кормовой.

Куница и Женька выскочили на палубу и, еще не добежав до люков, ведущих в кубрики, закричали:

- Рыба!

- Рыба!

- Плотная рыба!

* * *

Незадолго перед отъездом на Балтику бабушка пригласила их в гости. Почти месяц в бабушкиной квартире был ремонт. Отец отозвался на приглашение ухмылкой:

- Наверно, тапочки в прихожей дадут.

Мама плечами пожала.

- Вряд ли - тапочки на твою ногу промышленностью не предусмотрены.

Бывать у бабушки Женька не любил. Бабушка обязательно вставала в дверях гостиной и пропускала гостей словно сквозь турникет. Женьке всегда казалось, что она попросит билеты, - бабушка собирала старинный фарфор.

Когда в гостиную входил дед, бабушка настораживалась, ее глаза становились цепкими, как у наседки, следящей за ястребом. Дед входил шумно, размашисто.

- Ты видишь, куда она вколотила жизнь? - говорил он своему зятю. - В эти чашки с отбитыми ручками. - Дед грохался в кресло и нацеливал на бабушку сухой, пожелтевший от никотина палец. - Это же не твое! Фарфор чужд твоему характеру.

- Зато у меня лучшая коллекция в Ленинграде. А ты работай, работай, отмахивалась от него бабушка. - Ты ведь не человек, ты ученая лошадь. А я не согласна. Вокруг людей должна быть зона прекрасного, как зеленая зона вокруг городов. Ты даже в голову не можешь взять, что мой фарфор помогает тебе творить.

Коллекция у нее была выдающаяся - селадон, какой-то "имари", кинер, костяной фарфор, и виноградовский, и... Женька всем этим не интересовался, скучал, глядя на мерцающую за стеклами красоту.

Дверь им отворил дед и никуда не повел дальше - прихожая у них была большая, бабушка называла ее холлом. В прихожей висела люстра, стояли кресла, темно смотрели со стен картины в тяжелых багетах.

Сейчас картин не было. Стены были увешаны рублевыми рамками. В рамках, наклеенные на белую бумагу, пестрели разноцветные неровные лоскутки.

- Обои! - воскликнул дед, широко поведя рукой.

Из гостиной послышался вздох.

Дед пояснил:

- У нее мигрень. Понимаешь, - он обращался к зятю, - всю жизнь из-за бабкиного фарфора мы делали ремонт как попало - наклеивали одни обои поверх других, не отдирая. А тут пришли мастера из "Невских зорь", три румяные девушки, сказали: "Жить нужно от штукатурки". Как зацепили девушки сверху, веришь, слой был больше сантиметра. Я из любопытства разделил обои над паром, и получилась любопытная, понимаешь, картина. Смотрите сюда. Дед подвел их к началу "экспозиции", как он выразился. - Дом построен в тысяча восемьсот тридцать втором году. Эти обои помнили Пушкина. Здесь жил какой-то царский генерал, занимал весь этаж. Приглядитесь - обои под штофную ткань. Теперь посмотрите сюда. - Дед ткнул пальцем в стену. Самые наисовременные обои - самонаклеивающаяся полиэфирная пленка, пленка, выполненная тоже под штофную ткань со стереоскопическим эффектом.

- Где достали? - спросила мама.

- Бабка, - коротко ответил дед. - Ты меня слушай. - Он подтолкнул зятя под локоть. - Моя экспозиция показывает весь путь истории от генеральских обоев до наших дней. Вот обои, которые мы с бабкой наклеили в двадцатом году. - Дед подвел их к рамке, выкрашенной в красный цвет. Гуашью покрасил, чтобы, как говорится, выделить. Первые советские обои!

На тонкой, почти газетной бумаге на розовом поле темнели черные виньетки, составленные из серпа, молота, наковальни и колосьев. Виньетки чередовались с алыми розами.

- Красиво, - сказал отец.

- Красиво. И краски не выцвели, хоть и бумага плохая.

Мама прошлась глазами по дедовой экспозиции, по обоям ковровым, сатинированным, на тисненой и меловой бумаге. Вдруг она побледнела и каким-то торопливым и неровным толчком подалась к одной рамке. На обоях были изображены пальмы, ротонда и белый пароход.

- Они у нас в блокаду были, - сказала мама неестественно звонким голосом. - Я их как сейчас помню.

- Да, - кивнул дед. - От них и сегодня пахнет блокадой, они же были законсервированы...

Женька глядел на побледневшую маму и пытался представить, что она думала тогда, будучи совсем маленькой, когда рассматривала эти пальмы и пароходы. Она угасала, а пароходы плыли по стенам туда, где хочется побывать каждому ребенку, - в теплое цветочное счастье, где хрустальные волны вздымают улыбающихся дельфинов, порхают летучие рыбы, где в подвижном кружеве теней и солнечных бликов возле красных кораллов стоит лупоглазая луна-рыба.

Женька поймал мамин взгляд и, как бы заслоняясь от возможной иронии, напустил на себя выражение вежливо-созерцательное, как если бы разглядывал доселе не расшифрованную этрусскую письменность.