Рядом с Жюлем Верном - [13]

Впрочем, в те годы моряки относились с презрением к этим невзрачным «небокоптителям» и не верили, что они когда-нибудь смогут состязаться с гордыми парусниками.

Жизнь Нанта была тесно связана со многими портами мира. Всезнающие мальчишки легко разбирались по парусному вооружению в типах кораблей, в колониальных товарах; хорошо знали, что и откуда привозится в бочках, ящиках, тюках, складывается под брезентом навалом вдоль длинной портовой набережной; по цвету кожи, одежде и говору матросов, слонявшихся по улицам города, безошибочно определяли в пестрой толпе национальность каждого моряка.

«Я не могу равнодушно видеть, как отчаливает судно – военное, торговое, даже простой баркас, – чтобы всем своим существом не перенестись на его борт. Я, должно быть, родился моряком, и теперь каждый день сожалею, что морская карьера не выпала на мою долю с детства» – спустя много лет признавался писатель в романе «Зеленый луч».

Вид Наята (со старинной гравюры). Так выглядел родной город Жюля Верна в 30-х годах XIX века.

«Я жил среди портовой суеты большого торгового города, откуда начинались и где завершались длительные морские плавания… При том, что было мне тогда два года, я уже видел, как совершаются революции, свергается политический строй, приходит новая монархия; я до сих пор слышу ружейные залпы 1830 года на улицах города, где, как и в Париже, народ сражался с королевскими войсками» (из «Воспоминаний детства и юности», написанных около 1890 г.).

Романтика моря имела для него такую притягательную силу, что однажды, когда ему было одиннадцать лет, он убежал из дому с небольшим запасом сухарей и нанялся юнгой на трехмачтовый парусник «Корали», державший путь в Индию. В тот же день блудный сын был возвращен поднявшим тревогу родителям и вынужден был подтвердить догадку матери, что отправился в Индию на поиски без вести пропавшего тридцать лет назад нантского капитана Санбена.

Неизгладимо яркие впечатления детских лет впоследствии дали Жюлю Верну много тем и образов и даже в старости продолжали служить источником вдохновения.

Мы находим в его романах пейзажи, навеянные воспоминаниями о поездках на побережье Бискайского залива, о привольной жизни в живописном нантском пригороде Шантене, куда владелец адвокатской конторы Пьер Верн из года в год вывозил на лето свою большую семью – жену и пятерых детей.

В книгах Жюля Верна встречаются колоритные образы матросов, боцманов, капитанов, старых «морских волков», вроде честного упрямца дядюшки Антифера или суеверного ворчуна Жана-Мари Кабидулена.[10] Маленький Жюль готов был часами слушать, затаив дыхание, рассказы бывалых бретонских моряков, ветеранов парусного флота, претерпевших на своем веку немало бурь и кораблекрушений. А его юные герои, вроде Роберта Гранта или Герберта Брауна! Разве не ожили в них и не заиграли новыми красками светлые ребяческие мечты о приключениях и подвигах в далеких, неведомых странах?

Вот несколько выдержек из его «Воспоминаний детства и юности», написанных на склоне лет по просьбе редактора американского детского журнала «Goalh's companion», который должен был выходить в Бостоне, но…не значится ни в одном справочнике иностранных периодических изданий.

По-видимому, издание так и не состоялось, а рукопись Жюля Верна (из восьми страниц) в 1931 году неожиданно всплыла на аукционе в Лондоне, была куплена одной швейцарской библиотекой и опубликована только в 1974 году в парижском литературном сборнике «Herne».

Книга «Рядом с Жюлем Верном» была уже подготовлена к печати, когда я получил ксерокопию от бельгийского коллеги, профессора Р. Пурвуайера. И тут я удостоверился, что заметки самого писателя полностью соответствуют тому, что сообщали биографы о его ранних годах, полагаясь скорее на интуицию, чем на точные сведения.

«Ну, прежде всего, – начинает Жюль Верн, – всегда ли я питал пристрастие к историям, где можно дать волю воображению? Наверное, да. В нашей семье литература и искусство были в чести. Отсюда я заключаю, что это пристрастие передалось мне по наследству. Кроме того, немаловажно, что я родился и вырос в Нанте. Сын полупарижанина[11] и коренной бретонки, я жил среди портовой суеты большого торгового города, откуда начинались и где завершались дальние морские плавания. Я вновь вижу Луару и множество ее рукавов, соединенных мостами, которые протянулись на целую милю, ее набережные, где в тени раскидистых вязов свалены разные грузы. Но здесь еще нет ни железнодорожных путей, ни трамвайных линий. У причалов в два или три ряда выстроились корабли. Другие плывут вверх или вниз по реке…В то время у нас были только тяжелые парусные торговые суда. Сколько воспоминаний у меня с ними связано! Мысленно я карабкался по вантам, влезал на марсы, цеплялся за топы. Как мне хотелось взбежать по шатким сходням, перекинутым на берег, и очутиться на палубе! Но из детской робости я не решался…».[12] Спустя два-три года, не одолев искушения, он пробрался на трехмачтовую шхуну, пока матрос «стоял на вахте» в соседней пивной. «Вот я на палубе… Я схватил канат и протаскиваю его по шкиву. Как здорово! Люк трюма открыт, и я наклоняюсь над его бездной. Мне в нос ударяют острые запахи – едкие испарения смолы перемешиваются с ароматом колониальных товаров; я выпрямляюсь и возвращаюсь на полуют. Он весь пропитан морем – он пахнет Атлантикой. Вот кают-компания со столом, приспособленным для качки, увы, он неподвижен на спокойных водах порта. А вот каюты со скрипящими переборками, где я хотел бы жить месяцами, узкие жесткие койки, где мне хотелось бы спать ночи напролет. Дальше каюта капитана, «первого хозяина после бога», который, по-моему, главнее любого королевского министра или главнокомандующего армией. Я выхожу, поднимаюсь на полуют и там осмеливаюсь на четверть оборота повернуть штурвал. Мне кажется, что корабль сейчас отчалит, что раздастся команда: «Отдать швартовы!», на мачтах развернутся паруса, и я, восьмилетний рулевой, поведу корабль в открытое море. Море! Ни мой брат, который через несколько лет стал моряком, ни я сам, мы его еще не видели…»