Ружья еретиков - [18]

В комнате, похожей на большую больничную палату, было семеро. Подсознательно Еретик ожидал увидеть людей уставших, изможденных, если не больных, но на вид облучаемые были вполне здоровы и не высказывали ни тревожности, ни страха. Кто-то читал, двое играли в карты, кто-то дремал, кто-то переговаривался со смехом.

— Выглядят хорошо, — отметил Еретик.

— Да, мы заботимся о физическом состоянии наших подопечных. Вот их дневное расписание, — профессор передал Еретику документ, заверенный несколькими подписями. — Там же режим и состав питания. И еще расписание сеансов. Обычно мы проводим два активных сеанса, утром и вечером, но, конечно, бывают и внеурочные, в активном режиме, который мы называем «внимание». Активных режима, таким образом, получается три, каждый со своими, так сказать, симптомами…

— Да, я понимаю, — перебил Еретик, — а что с пассивным облучением?

— Оно действует постоянно. Выключается только в экстренных случаях, когда в секцию прибывает кто-то из персонала лаборатории, например, провести ремонтные работы. Если бы была возможность, мы бы, конечно, проводили четыре разных исследования на четырех разных группах, но эта война… Нет возможности испытывать отдельно только «энтузиазм», только «депрессию», только «внимание» и только пассивное излучение. К тому же излучатель всего один, а время не ждет.

Шеклу словно оправдывался, и Еретик уже хотел уверить профессора, что он прекрасно понимает, в каких непростых условиях проводится эксперимент, как вдруг на экранах начало что-то происходить. Испытуемые вскочили с мест, тот, кто дремал, отвернувшись к стенке, буквально скатился на пол со своей постели и, кажется, сильно ушибся, но, не обращая внимания на боль, поднялся на ноги, и все семеро вдруг запели. Они орали имперский марш с таким воодушевлением, с таким восторгом и так искренне, что Еретик долгое время не знал, что на это сказать и как прокомментировать. Да, он читал отчеты и донесения, он просмотрел не один десяток графиков, но увидеть своими глазами то, что скрывалось за формулировкой «взрыв энтузиазма», было для лейтенанта потрясением.

— Как долго продолжается сеанс, профессор? — спросил Китт, когда кто-то из испытуемых начал срывать голос.

— Как и указано в расписании, «энтузиазм» и «депрессия» длятся стандартно — по двадцать минут. Но время «внимания» и внеурочных сеансов сокращено до десяти минут.

— Но почему они поют именно марши? Поймите меня верно, профессор, я считаю, что это прекрасная точка приложения этого «взрыва энтузиазма», но почему они не поют, скажем, песен о бессмертной любви или кричалок с игры в мяч?

— О, а это действительно хороший вопрос, — профессор уменьшил звук и показал что-то на мониторе. — Взгляните, господин лейтенант. Видите? Это экран. Мы шесть часов в сутки транслируем в комплекс «Луч» агитационные фильмы, выпущенные Отделом пропаганды. Если помните, пассивное излучение действует постоянно, ну и…

— Постойте, — Еретик жестом прервал речь профессора Шеклу, — получается, что вы действительно можете это контролировать?

— Получается, что можем. Идею подал мой будущий, как я рассчитываю, преемник — молодой Дасаи, весьма смышленый юноша. Он высказал предположение, что раз во время сеанса «энтузиазма» испытуемые практически перестают контролировать себя, то вполне могут что-нибудь разрушить или покалечить себя или соседа, так как этот бессмысленный восторг выуживает из них некое… так скажем, бездумное, почти звериное начало. И он предложил дать им смысл для восторгов, как вы верно выразились, «точку приложения» — патриотизм. Патриотический энтузиазм в самом чистом и незамутненном его виде — когда люди не сомневаются в правильности политического курса Империи, вообще не задумываются об этом. Они не размышляют. Наблюдение ведется непрестанно, каждые сутки мы проверяем испытуемых на детекторе лжи, отслеживая динамику. Все верно, они полностью доверяют всему, что мы показываем, они искренне и безудержно верят, что Империя нуждается в них, и с восторгом и радостью готовы буквально на все ради Его Величества Императора и своей родины. Поэтому сами себя они величают исключительно добровольцами. — Голос профессора звучал неожиданно сухо.

— Кажется, сами вы от их восторга не в восторге, профессор.

Шеклу вздохнул:

— Представьте себе нашу славную армию, облучаемую энтузиазмом. Армию, мечтающую с именем Императора на устах броситься на врага и растерзать его. Это ведь будут не люди, это уже стая. Они будут погибать с тем же восторгом, с каким сейчас поют марши. Я старый человек, господин лейтенант, можно сказать, старорежимный. И для меня — дикость даже представлять себе такое. Я легко могу оправдать использование депрессионного излучения, применительно к врагу, иного-то применения ему все равно нет, но облучать своих же сограждан этим яростным «энтузиазмом», делать из них этакое зверье…

— Но, как я понимаю, в группе есть те, кто считает иначе?

— О, безусловно, — Шеклу поджал губы. — Вынужден предупредить, вы еще наслушаетесь этих речей, господин лейтенант.

Шеклу был прав, за неделю, что Чейз провел в Зоне 15, рассуждений о том, правомерно ли и этично ли облучать собственную армию, он наслушался предостаточно. Собственно, если не обсуждали технические детали исследования, то говорили либо о том, как жилось до войны, либо о том, как прекратить войну. Единственными, пожалуй, кто не принимал участия в этих бесконечных обсуждениях, были профессор Шеклу, доктор Фешсу, Ким Дасаи, умудрившийся подхватить насморк и содержащийся в лазарете, так, что к нему не пускали посетителей и познакомиться с ним пока не удалось, старшина Хрег Унару и сам лейтенант Китт. Только раз Шеклу высказался насчет облучения, когда за ужином один из халатиков зашел совсем уж далеко в своих мечтах.