Русуданиани - [81]

Потом царица подошла к невестке и, увидев сияние ее лика, поразилась и сказала: «Если из-за этого сбежал из дому Джимшед, то поступил он не так уж плохо!» Осыпала ее царица драгоценными камнями и жемчугами и повела обоих — сына и невестку — к царским чертогам, сопровождаемая певцами и музыкантами. Привела она их во дворец и усадила на царский престол.

Здесь сказ о свадьбе Джимшеда и о том, как отец благословил его на престол

Вошел во дворец сам царь Томеран, и предстали перед ним оба — муж с женой. Снял царь свой царский венец и венчал им сына, царица же возложила свой венец на голову Бепари. Отступили они оба и поздравляли молодых со свадьбой, а после — с воцарением. Вслед за ними вошли визири и вельможи и стали поздравлять Джимшеда и Бепари со свадьбой и воцарением.

Затем все сели пировать, и двенадцать дней никто не вставал из-за столов. Как прошло двенадцать дней, закончилось свадебное пиршество, и начали готовиться к рождению сына. Во всем Хатае поднялось великое ликование, повсюду пировали, пели, плясали, смеялись и радовались. Прошло сорок дней, и Бепари родила сына, прекрасного лицом и безупречного телом. Все жители Хатая праздновали рождение царского наследника, и повсюду началось торжество, но именно тогда-то и пропали мои труды и служба верная, миновала пора служения моего господину.

Заплакал горючими слезами визирь и сказал мне: «Вот, сынок, с того дня, как родился наследник, не улыбался я никогда, не веселился и не пировал со своими повелителями и не предавался радости с друзьями». Я удивился: «Как же так? Отчего ты, верный и преданный слуга Джимшеда, огорчился из-за того, что у него родился сын?»

Визирь продолжал рассказ: Я-то не огорчался, но царевич еще в городе того змея затаил против меня досаду. Там он не нашел причины сорвать на мне гнев, а ныне, когда родился у него сын, подумал в душе так: «Теперь я должен придумать что-нибудь, чтобы Кераг забыл про тот город. Я своими устами обещал ему подарить его, и, если не отдам, получится ложь. Но что скажу я сыну, отчего столь прекрасный город я отдал другому, не сохранил для него!» Из-за этого начал он со мной переговоры: «Ты вместе со мной вырос и до сих пор неотлучно и самоотверженно служил мне, ты лучше всех знаешь, как надлежит воспитать моего сына, кроме тебя, я никому не доверяю. Возьми его и воспитай, как подобает».

Я долго отказывался и умолял освободить меня. «Откуда мне уметь воспитывать детей? — говорил я. — Своих у меня не было, и родители мои, кроме меня, детей не имели, а других детей я и вовсе не видывал. Отдай своего сына тем, кто тебя самого вырастил. А когда моя служба понадобится тебе, если к тому времени буду жив, постараюсь тебе еще послужить». Но не отступался Джимшед. Тогда я встал, попрощался с родней и друзьями, коня и доспехи, принадлежавшие царю, отдал царским прислужникам, грамоту доверенную и знак визиря также отдал ими сказал: «Пока не поставлю сына твоего на ноги, ничего мне не надо. Но если ты не освободишь меня, когда он встанет на ноги, тогда, если хочешь, сними мне голову с плеч».

Оделся я в платье [простого] раба и явился к царице Бепари. «Господь и повелитель каждому воздает по заслугам, — сказал я. — Ныне царь Джимшед карает меня не по грехам моим жестоко, подвергает строгому испытанию. Если справлюсь — хорошо, нет — конец мне. Вели кормилице и няньке поставить [колыбель] поблизости. Я от колыбели ни на шаг не отойду, буду за младенцем ухаживать». Бепари заплакала и от стыда ничего мне сказать не могла. Приказала няньке и кормилице: «Ступайте [за Керагом] и делайте то, что он велит». Поместил я младенца в такие покои, что Джимшед, если он был дома, мог днем и ночью его видеть, а если входил или выходил, проходил бы мимо.

Три года я прослужил так, подстилки подо мной не было, голову некуда было преклонить, и ни одного часа не знал я настоящего сна, пока не исполнилось младенцу три года, пока он не начал ходить и не покинул колыбели. Мы и не выводили его и не показывали никому, кроме родителей. Три года сидел я в изножье колыбели. Если младенец не спал — я укачивал его, если спал — сторожил его покой. Когда сон одолевал меня и не мог я больше не спать, я опускал голову на край колыбели и дремал. Но тотчас вскакивал, как безумный. Царь Джимшед и царица дивились мне, но не искоренил Джимшед зла против меня из своего сердца. Часто он сам приходил, а то и гонцов присылал за мной, чтоб уговорили меня выйти, но я, если б даже клятвы не принес, и тогда бы не отошел от колыбели.

Соблаговолил господь, и прошло три года, и [наследник] начал ходить и стал собой хорош, не нуждался он больше в няньке. Однажды царь сидел за пиршественной трапезой, сидели перед ним хатайские визири и вельможи и жаловались, что до сих пор не видели ребенка. Джимшед отвечал: «Он не у такого человека на воспитании, чтобы мог я по своей воле поступать. Что поделаешь!»

Тем временем облачил я царевича по-царски, украсил венцом, опоясал кинжалом и привел к отцу. «Вот, государь, — доложил я, — перед лицом этих придворных отдаю я тебе твоего сына. Пусть бог сделает его покорным твоей воле, а мне, человеку немолодому, позволь теперь уйти». Ответил царь: «Ладно, ступай, но возвращайся скорее!» Я опять стал просить: «Не могу я больше ничего, зачем мне возвращаться, отпусти меня, ничего мне не нужно, кроме одной молельни, где я мог бы замаливать свои грехи, которые совершил перед богом или перед тобой». Молвил Джимшед: «Ступай, отдохни немного и поскорее возвращайся, тогда все и решим».