Русуданиани - [73]

Вышел я оттуда и отправился к Джимшеду, который этот день отвел отдыху и потому еще не вставал. Придворные окружили меня и стали расспрашивать: «Что такое случилось, что ты скрылся от нас? Царь еще не выходил, уж не сердится ли он?» Я отвечал им: «Не дай бог, чтобы гневался царь! Давно не предавался он отдыху, а претерпел множество бед. Он еще не отдохнул от них и потому не выходит. Меня же отвлекла прогулка, прятаться от вас у меня и в мыслях нет». Пошел я в покои Джимшеда и послал к нему евнуха: «Спит царевич или, может, занемог?» Вернулся тот с известием: не почивает и не недужит, но велел передать так: «Сегодня я не встану, покои располагают к отдыху, и времени у меня достаточно. А то я, как расстался со своими родителями, так с тех пор не отдыхал».

Подошел я ближе к дверям и нарочно стал громко разговаривать с евнухом. Джимшед услышал и спрашивает: «Это ты, Кераг?» — «Готов предстать перед тобой!» — отвечаю. «Я очень припозднился, — сказал он, — но сегодня я решил отдохнуть». — «Отдых твой не предосудителен, — говорю, — но отдых не способствует знакомству с чужой страной, с новыми владениями. Горожане напуганы злым правителем-колдуном, а тебя еще пуще страшатся — уж не гневаешься ли ты на них? Сегодня хватит отдыхать, ты еще найдешь время для отдыха». Встал Джимшед, вышел ко мне, сказал: «Настоял ты на своем, Кераг, и мне ничего другого делать не оставалось, как встать». Тут как раз явился старший евнух дочери деламского царя и шепнул мне на ухо: «Быть может, царь пожелает посетить баню? Недостойна она царя, но усталому с дороги как-нибудь сгодится.

Пусть пожалует царь в баню». Я бани не видел, думал, что она в самом деле нехороша, и не осмотрел ее. Я сказал Джимшеду: «Ты утомлен и измучен битвами, баня помогает отдыху, ступай». Отвечал Джимшед: «Сегодня уже поздно, а завтра будет хорошо».

В тот день велел он собраться на площади всем придворным и горожанам. Как узнала о том дочь деламского царя, прислала слугу с наказом: «Вчера царевич прибыл, утомленный дальней дорогой, и мы отвели ему дворец вблизи от городских ворот, потому я позволила ему остаться в нем, а так он недостоин царя, и свита его там не помещается. Теперь же пусть явится царевич в царский дворец, ему подобающий, и там устроит пир, и царица Бепари пусть снизойдет до нас и осчастливит мое пристанище своим присутствием. Как злодеяния исчезли под светлой рукой царевича, так сгинет и имя того нечистого, отныне не городом Алмазного змея мы будем называться, а прахом и пылью от ног Джимшеда». Подумал я про себя: «Неужели есть дворец лучше и великолепнее того, который я видел? Не иначе как колдовством они эти дворцы возводят. А то кому на свете под силу сотворить такую красоту!» Обиделся я в глубине души, но виду не подал. Повелел Джимшед: «Если далеко дворец, оседлайте коней». Поцеловал ему колено гонец и удалился.

Через некоторое время явилась и дочь деламского царя. Следом прибыл трон для Джимшеда, воздвигнутый на слоне. А слон был не живой, а из чистого золота, престол на нем — из алого яхонта и жемчуга, венец — из цельного рубина, сияющего ярче солнца. Поднесла она все это царевичу со словами: «Путь предстоит дальний, и царь пусть отправится в паланкине, а остальные поедут верхом».

Встал Джимшед, а за ним Бепари, и сели вдвоем на престол, надели им на головы венцы. Вышли мы не из тех ворот, куда вошли, а перед нами открыли огромные ворота, такие, про которые сказал бы человек: раскрылись врата Эдема! У золотого слона в животе что-то повернули, и начал он переступать ногами, вышел из тех ворот.

Поглядели мы на дворец, и так он был прекрасен, что позабыли мы прежний, будто был он простой лачугой! Дорога к нему вела между двумя рядами платанов. Так ровно они стояли, что ни один не выступал ни вперед, ни назад; так густо они росли, что между стволами ни одна живая душа пройти не могла. Дорога была так затенена ветвями тех платанов, что по ней всегда можно было ходить: ни дождь, ни солнечные лучи не проникали сквозь них. Вся дорога была устлана коврами. Аромат, исходивший от платанов, мог исцелить недужного и воскресить мертвого. За деревьями, по обе стороны дороги, текли ручьи такой ширины, что через них было не перейти!

Как прошли мы пять агаджи, кончились эта дорога и платаны и ручьи больше не текли, и подошли мы к дворцу, подобному раю. Глянул я — все, что я видел прежде, вместе взятое, не стоило того дворца. И тогда я потерял надежду владеть всем этим. Заболело мое сердце, и от великой досады не увидел я даже всей красоты. Не заметил я и того, как Бепари отвели в покои царицы и свита Джимшеда вошла во дворец. Я все стоял, растерянный, у платана; Джимшед справился обо мне. «Он на дворе, под деревом, стоит», — доложили ему. Встал он и вышел сам ко мне. «Кераг! — окликнул он меня. — Или ты обиделся на что, или чрезмерно поражен? О чем ты задумался?» Как услышал я его голос, пришел в себя и сказал сам себе: «Что с тобой, зачем творишь такое, что сам голову теряешь?» А Джимшеду я ответил: «Ни о чем я не думаю, государь, и ничего меня не тревожит, просто любуюсь платанами и фонтаном». — «Иди сюда, поешь, все это ты еще не раз увидишь». Полегчало у меня на сердце: может, для меня он всего этого добивается, думаю. Как взошел я на балкон, поднял взор: вверх вздымались золотые колонны, украшенные эмалью, а балконные перила были из бирюзы и агата. Изнутри стены были выложены такими камнями, что весь дворец казался ярко освещенным, и этот свет ночь равнял с днем. Не всякий искусный художник может так разукрасить палаты, как был украшен этот дворец. А уста не в силах описать его убранство целиком.